Зинаида Шаховская - Таков мой век
В отеле «Великобритания», где я предполагала остановиться, не оказалось свободных мест. И меня приютили англичане в небольшой гостинице для транзитных офицеров. В баре «Великобритании» собирались мои коллеги, приехавшие из Вены или Берлина, — там я их и застала в святой час вечерних возлияний. Гражданская война в Греции еще не закончилась, но сюда уже стали прибывать первые туристы, скучающие и пресыщенные. Они бесцельно бродили между шикарными отелями, сближались с греками, способными принимать участие в их роскошных пирах, — женами богатых торговцев, крупными чиновниками, проматывающими за пару вечеров месячное жалованье. Тысячи драхм летели на ветер так же легко, как лилась кровь в бедной, разделенной враждующими интересами стране.
Пульс жизни я предпочитаю узнавать в других, менее роскошных местах. Революции рождаются в университетах, обретают силу в писательском воображении, но именно народ первым испытывает на себе их последствия. Я дала себе сорок восемь часов на акклиматизацию, ничего не делала, только смотрела и слушала, перебирала в памяти обрывки сведений о современной Греции, почерпнутые в Константинополе в первые годы после эмиграции из России.
И мне скоро представился случай для изучения языка, — я нашла старого истощенного официанта. Он меня не понимал и пытался употреблять немногие известные ему иностранные слова. Перебрав английские и французские, мы наконец поняли, что единственным общим для нас языком был русский. Этот человек оказался одесским греком, потомком колонизаторов черноморских берегов… Именно с ним на следующий день, в шесть часов утра, за час до начала его рабочего дня, я взбиралась на священный холм. Одесский грек не мог, конечно, предоставить мне никаких сведений, содержащихся в туристических справочниках, однако он оказался чувствительным к красоте утренней зари, поднимавшейся над Афинами.
Чуть позже, присев на большой камень, он рассказывал мне о современной Греции, Одессе времен революции и гражданской войны.
Тем же утром я заставила себя пойти на прием к министру информации. Это был еще молодой мужчина, придерживавшийся французских манер. Но от него, как от всякого министра или крупного чиновника информационной службы, я не ждала ничего, кроме традиционного заявления: «Реформы провозглашены», — но я хорошо знала, что они никогда не будут осуществлены или просто скрывают какие-то другие намерения.
На улице сияло яркое солнце Эллады. Ранняя осень. Ее наступление еще никак не коснулось жителей. Город успокаивался только на время послеобеденной сиесты, чтобы с новой силой проснуться вечером. Лица, которые я видела, чаще всего были изможденными, хотя подвижными и умными. Незнание языка в Греции меньше стесняет путешественника, чем в любой другой стране. Греки — люди простые. Отважные и деятельные, они бороздили моря в поисках лучшей жизни на чужой земле. Они столь древний народ, что не могут забыть свое прошлое. История в их крови. Современные греки — потомки эллинов, придумавших богов и героев. Годы угнетения только укрепили в них дух сопротивления. Греки осторожны и хитры в делах, но в политике им не занимать риска.
Я имела честь получить интервью от самого регента королевства — его высокопреосвященства Дамаскиноса. Мои коллеги из более крупных изданий были поражены.
«Как это вам удалось? Его высокопреосвященство Дамаскинос решительно отказывается от любых интервью. Регент никогда не принимает представителей прессы».
«Итак, вы хорошо справились», — сказал мне с плохо скрываемой досадой другой коллега.
У меня возникло было желание ответить резко, что архиепископ Дамаскинос дал мне интервью лишь потому, что знал: я не буду извращать его слова, как это делают те мои коллеги, которым архиепископ регулярно отказывает, но я сдержалась. На самом деле, я, как и все остальные, была на грани провала, но мне посчастливилось найти союзника в лице одного из секретарей его высокопреосвященства, который позже раскрыл мне два «смягчающих обстоятельства» этой встречи. Во-первых, я принадлежала к православной церкви, во-вторых, мой брат был раньше монахом на Афоне…
Передо мной был энергичный и умный человек, оказавшийся еще более сдержанным, чем министр информации. Дьякон из его окружения, говоривший по-французски, до беседы с архиепископом уведомил меня, что Греческая Церковь, хотя ее архиепископ и является регентом королевства, сохраняет в национальном конфликте нейтралитет. Есть священники-роялисты, но также и священники из отрядов ЕАМ[116]. «Поскольку и там гибнут христиане», — добавил отец Фроментиос. Церковь не поддерживает ни одну из сторон, но монархисты и революционеры сохраняют ей верность. Он меня уверил, что в этой стране нет очевидных признаков атеизма, столь распространенного среди коммунистов в других государствах. К концу недели я могла поставить точку, обобщить сведения, собранные среди самых различных слоев населения, свидетелей военных лет в Греции.
29 октября 1940 года в три часа утра Италия предъявила ультиматум Греции, а спустя два часа правительство Греции ответило на него всеобщей мобилизацией. Греция и Польша были единственными странами, где мужчины, отправляясь на войну, пели и где смело, с улыбкой на губах шли в неравный бой. Болгария и Румыния стали плацдармом для немецкого натиска, Албания послала свои воинские части сражаться на стороне итальянцев.
Участник первого сражения в Пинде рассказывал мне о кампании за взятие Эпира, как солдаты втаскивали на крутые скалы пушки и как на спинах мулов перевозили боеприпасы. Служба интендантства не справлялась. Женщины карабкались на вершины гор, чтобы доставить бойцам продукты и воду. Вместе со стариками они расчищали заснеженные горные дороги, восстанавливали разрушенные мосты. Понадобилось вторжение немцев в апреле 1941 года, чтобы сломить упорное сопротивление греков…
Все, что произошло в Греции после ее захвата, может представить себе каждый, переживший оккупацию в любой точке мира. «Итальянцы не оставили плохих воспоминаний. Они не причиняли зла, — говорили мне, — они в основном бегали за юбками. Что касается немцев, то, провалив операцию «улыбки», они выбрали другую тактику».
Франция и Бельгия, страны с развитым сельским хозяйством, после оккупации с трудом кормили свое население. В Греции же с лета 1941 года наступил настоящий голод. Пшеницу сюда всегда ввозили. И Греция, лишившись возможности импорта продовольствия, была вынуждена к тому же кормить и оккупационные войска.
Мне показывали фотографии, и я словно вновь увидела картины Великого голода в России 20-х годов. На улицах Афин лежали трупы, которые подбирали ужасные грузовики, истощенные дети скрючивались от голода, подобно зародышам в утробе матери, а оставшиеся в живых были измождены, как узники концентрационных лагерей… На кладбищах не хватало места для новых могил. Но к жертвам голода надо добавить и жертв репрессий.
