Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 5
Кипя гневом, я швыряю на середину стола мой паспорт. Человек его подхватывает, читает, я соображаю, что это Интендант. В то время, как документ переходил из рук в руки и сотрапезники удивлялись, он, сохраняя высокомерный вид, заявляет, что он находится в Амьене, чтобы следить за исполнением ордонансов, и что, соответственно, я проеду, только заплатив или оставив залог.
— Если такова ваша обязанность, вы должны рассматривать мой паспорт как ордонанс. Будьте сами моим поручителем, если вы джентльмен.
— Разве в вашей стране дело чести — ручаться за нарушителей?
— В моей стране делом чести является не опускаться до бесчестных дел.
— На службе короля нет бесчестных дел.
— Слова палача.
— Выбирайте слова.
— Выбирайте ваши действия. Знаете ли вы, месье, что я человек свободный, чувствительный и оскорбленный, и что я ничего не боюсь. Вы вынудите меня выбросить вас в окно.
— Месье, — говорит мне дама тоном хозяйки, — у меня никого не бросают в окно.
— Гнев, сударыня, часто заставляет терять голову. Но я у ваших ног, чтобы получить прощение. Но соблаговолите принять во внимание, что это первый случай в моей жизни, когда я оказываюсь в силках мошенничества в пределах королевства, где я полагал, что могу опасаться насилия лишь со стороны воров с большой дороги; против них у меня есть пистолеты; против этих месье у меня есть паспорт, но я вижу, что он ничего не стоит. За семь унций табаку, которые я купил в Сен-Омере три недели назад, этот месье спускает с меня шкуру, он прерывает мое путешествие, в то время как король — мой гарант, что никто не посмеет его прервать; хотят, чтобы я платил пятьдесят луи, меня обрекают ярости разнузданной черни, от которой порядочный человек, которого вы видите перед собой, избавляет меня лишь с помощью денег; я вижу, что меня здесь принимают за преступника, а человек, который должен меня защищать, скрывается, прячется. Его сбиры, стоящие на воротах этого города, перевернули мою одежду, мои рубашки, чтобы покуражиться и наказать меня за то, что я не выдал им монеты в двадцать четыре су. То, что со мной произошло, станет завтра новинкой для дипломатического корпуса в Версале и в Париже, и через несколько дней об этом прочтут во многих газетах. Я не хочу платить ни су. Говорите, месье Интендант, должен ли я отправить курьера к герцогу де Жевр?
— Платите. И если не хотите, делайте, что хотите.
— Итак, прощайте, дамы и господа.
В тот момент, когда я, взбешенный, выхожу из залы, я слышу голос, который говорит мне по-итальянски минутку подождать. Я вижу пожилого человека, который говорит Интенданту следующие слова:
— Прикажите, чтобы месье разрешили следовать дальше. Я внесу за него залог. Слышите ли вы меня, Интендант? Вы не знаете итальянского пыла. Я провел в Италии всю прошедшую войну и несколько раз с ним сталкивался. Я нахожу, что месье прав.
— Очень хорошо, — говорит мне Интендант; платите только тридцать или сорок франков в контору, потому что это уже записано.
— Я не хочу ничего платить, повторяю вам. Но кто вы, честный человек, который ручается за меня, не зная, кто я такой?
— Я военный комиссар, меня зовут ла Бретоньер, и я живу в Париже в Отеле де Сакс на улице Коломбье; я буду там послезавтра. Окажите мне честь прийти ко мне, и мы вместе пойдем к г-ну де Бритар, который, основываясь на нашем изложении, освободит меня от поручительства, которое я оказываю вам с истинным удовольствием.
Выразив ему мою полную признательность и заверив, что он увидит меня у себя в самое ближайшее время, я попросил прощения у всей компании и пошел обедать в трактир вместе с моим добрым прокурором, который был вне себя. Поднявшись из-за стола, я дал ему два луи. Без этого человека и бравого военного комиссара мне бы пришлось туго, потому что, хотя у меня и были деньги, я никогда не мог бы решиться выкинуть пятьдесят луи.
Моя коляска стояла готовая у дверей трактира; в тот момент, когда я в нее садился, я вижу одного из служащих, которые меня задерживали, который говорит мне, что я найду там все, что в ней было.
— Это поразительно, — отвечаю я; — найду ли я там и мой табак?
— Табак, мой принц, конфискован.
— Мне это досадно. Я подарю вам луи.
— Один момент. Я сейчас возьму его.
— У меня нет времени ждать. Трогай, почтальон!
Я прибыл в Париж на следующий день. Четыре дня спустя я направился к ла Бретоньеру, который отвел меня к генеральному фермеру Бритару, который освободил его от поручительства. Это был молодой и очень любезный человек, который краснел от того, что заставили меня пережить.
Я сразу отнес свое донесение министру, в Отель де Бурбон, который провел два часа для того, чтобы снять вместе со мной все, что он счел неясным. Я потратил ночь, чтобы привести все в окончательный вид, и на завтра отнес его в Версаль аббату де Лавиль, который, прочитав, сказал мне холодно, что даст мне знать о результате в свое время. Месяц спустя я получил пятьсот луи, и имел удовольствие узнать, что г-н де Гремиль, министр морского флота, счел мой рапорт не только точным, но и весьма поучительным. Многие естественные опасения помешали мне получить те почести, которые хотел оказать мне мой покровитель.
Когда я рассказал ему о двух приключениях, которые со мной случились, — одно в Эре, другое в Амьене, — он посмеялся, но сказал мне, что великая доблесть человека, облеченного секретной миссией, должна состоять в том, чтобы никогда не ввязываться в некие дела, потому что когда, тем не менее, он ввязывается в них на собственную голову, они заставляют о нем говорить, а это то, чего ему следует избегать.
Эта комиссия стоила департаменту Морского флота 12 000. Министр мог бы легко узнать все, что я ему рассказал в своем докладе, не потратив ни су. Самый молодой офицер мог бы для этого ему прекрасно послужить, не прилагая особого ума. Но таковы были при монархическом правлении все департаменты французского министерства. Они проматывали деньги, которые им ничего не стоили, на своих ставленников, на тех, кто им нравился; они были деспотичны, народ растоптан, государство обременено долгами и финансы — в таком плохом состоянии, что надвигалось неминуемое банкротство: революция была необходима . Это язык тех, кто правит сейчас во Франции, притворяясь министрами, верными народу, хозяину Республики. Бедный народ! Глупый народ, который мрет от голода и нищеты, либо бросается творить резню по всей Европе, чтобы обогатить тех, кто его обманул.
Сильвия сочла весьма забавными приключения в Эре и в Амьене, а ее дочь проявила большое сочувствие по поводу плохой ночи, которую я вынужден был провести в кордегардии Эра. Я ответил ей, что я бы не отчаивался, если бы рядом со мной была жена, и она отметила, что эта жена, будучи доброй, должна была бы отправиться в кордегардию вместе со своим мужем. — отнюдь нет, моя дорогая дочь, — сказала ей умная Сильвия, в таких случаях верная жена, оставив в надежном месте экипаж, пошла бы разыскивать должностное лицо, чтобы освободить своего мужа.
