Раиса Аронова - Ночные ведьмы
Захожу на посадку. Но чем ниже мы спускаемся, тем заметнее нас сносит в море. И вот, когда после четвертого разворота я по привычке убрала газ, мы со штурманом с ужасом обнаружили, что самолет не приближается к старту, а наоборот, удаляется от него. Нас несло в открытое море. Скорость ветра была больше скорости самолета!
Даю полный газ, ручку управления со всей силой отжимаю от себя. Самолет дрожит от напряжения, но сто двадцать лошадиных сил никак не могут побороть чудовищную силу ветра. Висим над морем. Взмокли лоб и спина, онемели от усталости руки и ноги. Нам казалось, что мы провисели над водой всю ночь. Наконец замечаем, что огни старта начинают приближаться…
Едва коснулись земной тверди, как тут же крепкие руки девушек-техников и вооруженцев ухватили наш самолет, чтобы не дать ему перевернуться; на земле бушевал настоящий ураган.
Часто на Таманский полуостров наползала седые, коварные туманы. Причем они ползли иногда вопреки всем предсказаниям метеослужбы.
А метеослужба в БАО была представлена молодым курносым пареньком, который на удивленье рьяно относился к своим обязанностям. Летчицы прозвали его «окклюзией»: он слишком часто употреблял это слово.
Обычно бывало так: вечером на аэродроме после постановки экипажам задачи метеоролог коротко сообщал прогноз погоды на ночь. Откровенно говоря, мы не очень-то верили этим прогнозам. «Полетим — увидим», — думали про себя.
В одну из ночей экипажи, возвращавшиеся с задания, начали докладывать, что с юга надвигается туман. Метеоролог с жаром доказывал, что этого не может быть.
Прилетел еще один экипаж — Зои Парфеновой.
— Товарищ майор, — докладывает она Бершанской, — с юга идет туман.
— Откуда он взялся? — воскликнул метеоролог. — У меня все данные нанесены на карте. Смотрите, вот теплый фронт, вот холодный, а там проходит фронт окклюзии…
— Товарищ майор, разрешите, я слетаю с ним. Пусть сам увидит, где окклюзия, — сказала Парфенова.
— Ну что ж, вези его, покажи, где ты там нашла туман. Прекратить на время выпуск самолетов?
Парфенова пригласила паренька занять вторую кабину и взлетела.
Вернулась она только утром, когда взошло солнце.
Как потом мы узнали от Парфеновой, она сначала полетела на юг. Там действительно был туман. Затем по просьбе пассажира повернула к Керченскому проливу — посмотреть, какая там погода. Тоже туман. Когда же вернулась домой, то и аэродрома уже не было видно.
— Где теперь садиться? — обратилась летчица к обескураженному пассажиру.
Тот только руками развел.
Километрах в пятнадцати от аэродрома находилась небольшая «лысинка» приподнятая местность, пока еще не закрытая туманом. Там и приземлилась Зоя Парфенова со своим примолкшим пассажиром, немало пережившим во время опасного ночного вояжа.
Больше метеоролог никогда с нами не спорил.
Как-то утром штаб дивизии приказал в срочном порядке выделить несколько экипажей для выполнения спецзадания: прошедшей ночью разыгрался сильный шторм, и два наших десантных катера, у которых вышло из строя управление, унесло в открытое море. Нужно было их найти.
Участок вероятного дрейфа катеров был разбит на секторы. Каждому экипажу — свой. Нужно было пройти «змейкой» на малой высоте и обшарить весь сектор.
Вскоре мы с Полиной были у своего самолета. Погода отвратительная: низкая облачность, плохая видимость. Воздух насыщен мельчайшей водяной пылью, которая мешала смотреть, дышать, забиралась под меховой комбинезон, пронизывала все тело. Собственно, именно потому, что видимость была плохой, и поставили эту задачу нам, авиации, так как посылать для розыска корабль при такой погоде не было никакого смысла.
Взлетели. Дошли до своего сектора. Беру курс «М» и веду самолет в открытое море. Прошло минут пять. Оглянулась назад — берега не видно. Кругом серая, гнетущая муть, а под нами рябая поверхность моря.
Когда под крылом самолета летчик видит горы, лес, воду, то есть местность, совершенно непригодную на случай вынужденной посадки, он начинает с напряжением прислушиваться к работе мотора. И нередко в такие минуты ему кажется, что мотор барахлит, — ухо улавливает какие-то посторонние шумы, нечеткий ритм, постукивание. Я чутко вслушивалась в гул мотора. Ничего подозрительного — работает ровно, мягко. Это немного подбодрило меня, и я стала внимательно рассматривать поверхность моря. Пустынно вокруг. Ни одной темной точки, которую можно было бы принять за судно.
— Пора разворачиваться, — говорит штурман.
С удовольствием меняю курс, иду к далекому, родному берегу.
Стараясь обнаружить в море какой-нибудь подозрительный предмет, мы с Полиной проглядели все глаза, но, кроме белесых гребешков волн, ничего не видели.
Вот и берег. Нужно разворачиваться и опять уходить в море. Глубоко вздохнув, будто перед прыжком в воду, опять беру курс на север.
Уже около трех часов рыскаем мы туда-сюда, но все безрезультатно. Настроение у меня было неважное: к не покидавшему ни на минуту чувству страха перед водой прибавилась досада из-за безуспешности поиска. Правда, кроме нас, в розыске участвуют еще шесть экипажей, но очень хотелось самой по возвращении доложить: «Судно обнаружено в квадрате таком-то».
— Прошло десять минут, кругом по-прежнему пусто, — докладывает штурман.
В этот момент я бросила взгляд на манометр масла и похолодела: стрелка стояла на нуле. Давно ли она так стоит и как шла к нулю — резко или плавно, — я не знала, так как сегодня почему-то мало обращала внимание на этот прибор. В голове пронеслась мысль: либо вышел из строя манометр, либо испортилась маслосистема, В последнем случае с минуты на минуту нужно было ожидать, что мотор заклинит, и тогда… тогда мы пойдем на дно к рыбам.
Круто разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.
— Случилось что-нибудь? — спрашивает Полина.
— Давление масла на нуле.
Она молчит: знает, чем это грозит.
Если бы можно было сейчас подключить наши сердца к маслосистеме мотора, то давление там поднялось бы гораздо выше нормы. Но увы! Сердца учащенно бьются, кровь стучит в висках, а стрелка манометра все равно на нуле.
Штурман продолжает обшаривать глазами поверхность моря. Я тоже умоляю судьбу свести нас с затерявшимся катером, ведь теперь он нам, пожалуй, нужнее, чем мы ему: если упадем в море, у нас будут хоть какие-то шансы на спасение — все-таки рядом люди.
Летчики иногда говорят: «Долетел на самолюбии». На чем мы долетели тогда, трудно сказать, только после у меня несколько дней болели челюсти, до того крепко сжимала зубы.
