Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе
Тевосян очень осторожно стал объяснять Хуберту его заблуждение. Я сразу вспомнил Баку, подпольную партийную организацию и секретаря подпольного райкома Ваню. Сколько лет ему тогда было? Ведь шел только 1919-й, а он родился в 1902 году… Семнадцатилетним юношей он разъяснял бакинским рабочим, вот таким же, как Хуберт, что такое коммунистическая партия, за какие идеалы она борется и почему меньшевиков называют социал-предателями.
— Нет, это не рабочая партия, и вам в ней не место, — закончил Тевосян.
Хуберт пожал плечами.
Я все еще не решил, куда мне идти. Одно мне ясно, что с социал-демократами я больше быть не могу.
Но Хуберт все же вступил в национал-социалистическую партию. Я его встретил уже в 1933 году в форме штурмовика. Проходя по Отилиенштрассе, где мы когда-то жили вместе с Тевосяном, я нос к носу столкнулся с Хубертом. Он хотел было поднять руку в фашистском приветствии, но быстро опустил ее на полдвижении и тихо произнес:
— Guten Tag[15].
— Wie geht es Ihnen?[16]
— Viel zu tun[17].
Я чувствовал его неловкость. Вести разговор было трудно, да и не о чем.
Через год мне вновь пришлось проходить по улицам этого района. Около кирхи меня окликнули:
— Was machen Sie denn hier? Sind Sie in Essen noch?[18]
Это была дочь нашей квартирной хозяйки — Рози.
Нам было по пути, и она, ни на минуту не умолкая, стала высыпать все последние новости так же, как тогда, когда мы жили в этой семье и собирались по субботам на кухне.
— У нас все в порядке — только вот Пауле плохо приходится. Хуберта посадили, и не знаю, что теперь ему будет. Он вместе с другими штурмовиками пытался экспроприировать магазин Блюма. Вы, конечно, знаете этот магазин?
Магазин текстильных товаров Блюма знали в городе все — он был крупнейшим. Штурмовики на мотоциклах окружили магазин и только хотели было начать вывозить товары (Хуберт для этого приехал на грузовике), как их окружили эсэсовцы и забрали.
— Что с ними будет, не знаю. Один из приятелей Хуберта — тоже штурмовик, недавно был у нас, он говорил Пауле, что Хуберта судить не за что, ведь он выполнял то, к чему призывал фюрер, — пытался ликвидировать крупное торговое предприятие. Вероятно, произошло какое-то недоразумение, — закончила Рози со вздохом свой рассказ.
С Хубертом я больше не виделся, и его судьба мне не известна. Но история этого сбитого с толку рабочего была для меня еще одним наглядным политическим уроком. Поднявшему голову фашизму не ну ясны были больше фиговые листочки, все демагогические обещания Гитлера насчет «социализма» были отброшены, и к ним больше не возвращались. На сцену выступили те, кто из-за кулис руководил этим движением, — германские милитаристы.
…Гитлера я впервые увидел и услышал еще в 1930 году, в Эссене на большом митинге. Постепенно возбуждаясь, Гитлер говорил о том, что национал-социалистическая партия предоставит каждому немцу работу, и с безработицей будет покончено. Она-де обуздает крупных промышленников, ликвидирует крупные торговые заведения и поддержит немецкого середняка.
Гитлера пока еще никто всерьез не принимал. О нем, о Геббельсе, о Геринге сочинялось и распространялось много злых шуток и анекдотов. Нам часто их рассказывали мастера и инженеры крупповского завода. Вот пример:
«В ресторан заходит штурмовик, занимает место за столиком и задает вопрос подошедшему официанту.
— А что у вас на закуску?
— Bismark Hering[19].
Штурмовик поднимает голову и произносит:
— Дайте мне Hitler Hering[20].
— У нас такого блюда нет, и мы не знаем, как оно готовится.
Подошедший к растерянному официанту старший официант вмешивается в разговор и разъясняет ему:
— Hitler Hering нетрудно приготовить, для этого у селедки надо вынуть мозги и пошире разорвать ей рот.
Позже положение стало меняться. Национал-социалисты все выше поднимали головы. Речи Гитлера стали на многих действовать опьяняюще. Рассказывать о нем анекдоты стало опасно.
В лабораториях крупповского завода
Меня всегда влекла исследовательская работа, и после нескольких месяцев пребывания в сталеплавильном цехе Тевосян посоветовал мне перейти в лабораторию.
У Круппа исследованиями занимались и в цехах, и в специально построенном на территории завода исследовательском институте. В сталеплавильном цехе, где мы с Тевосяном работали, было небольшое помещение, в котором работал старик Мелис. Мелис занимался контролем за качеством наиболее ответственных марок стали. В то время на заводе изготовлялось большое количество стали для производства авиационных коленчатых валов. Эту сталь завод не только использовал внутри страны, но и отправлял за границу, как в форме стальной заготовки, так и в форме готовых коленчатых валов.
В обязанности Мелиса входило проверять качество слитков каждой плавки — химический состав стали и структуру слитка.
От каждой плавки брали один слиток, от него на станке отрезали верхнюю часть — прибыль, а затем на этом же станке срезали диск толщиной около двадцати миллиметров. Этот диск — тамплет шлифовался и затем подвергался травлению кислотой, в результате чего выявлялась кристаллическая структура стального слитка.
Мы с Тевосяном любили заходить к Мелису. Ему было уже далеко за шестьдесят, и он всю жизнь провел в этом цехе. Старику было что порассказать, да и та работа, которую он вел в эти дни, представляла для нас значительный интерес. Сталь он знал настолько хорошо, что но одним ему известным признакам мог без приборов давать безошибочные оценки качества.
Да не только о стали верно мог судить Мелис.
К Тевосяну он относился с глубоким уважением и за глаза с какой-то особей теплотой называл его (из-за густых черных волос) «черный Иван».
Когда Тевосяна поблизости не было, Мелис говорил мне:
— О-о, черный Иван большой человек будет. Думаю, что он директором завода будет.
(Самым большим человеком он считал директора завода.)
У Мелиса мы учились многим приемам по технике контроля, методам распознавания дефектов стали, суждению — о ее качестве.
Как-то мы находились с ним у сталеплавильной печи. Рабочий только что взял пробу, отлил ее в формочку, надрубил и сломал на две части. Один кусочек направил в экспресс-лабораторию для определения содержания углерода, вторую половину пробы положил на конторку.
Через несколько минут из лаборатории принесли анализ. В записке стояло: углерод 0,04 процента. Мелис взял с конторки вторую половинку пробы, посмотрел излом и сказал: «Неверно, здесь не 0,04, а 0,06. Что они глупости пишут! Я направил бы пробу на повторный анализ. Ясно же видно, что здесь 0,06, а не 0,04».
