Джон Эш - Византийское путешествие
Ко времени, когда Мануил I Комнин в 1175 году решил восстановить могущество Дорилея, готовясь к своей неудачной кампании против сельджуков в Конье, город был почти пуст, а некогда плодородная и обитаемая долина реки Тембриз, где он находился, была заселена несколькими тысячами тюркских кочевников, которые бежали при приближении императора, предав, как они в подобных случаях поступают, свои шатры огню. Историк и секретарь Мануила Иоанн Киннам с глубокой печалью пишет о былой славе ныне заброшенного Дорилея:
«Некогда город Дорилей удостаивался всеобщего внимания и был одним из величайших городов Азии. Легкий ветерок овевал эту землю, и благодаря ему прекрасные и изобильные долины покрывались сочной травой и спелыми колосьями пшеницы. Река стремила свои воды сквозь них и была прекрасна на вид, а вода ее сладка на вкус. Множество рыб плавало в этой реке, и, сколько бы их ни вылавливали, число их не убывало. Некогда кесарь Мелиссена выстроил здесь прекрасные дворцы, деревни были густо населены, а горячие источники, портики и купальни призваны доставлять людям радость. Все это обеспечивало Дорилею благоденствие и процветание. Но турки в разгар завоевания Ромейской империи сровняли город с землей и сделали край сей безлюдным. Они уничтожили все, не оставив и следа былого великолепия. Вот такова была судьба этого города».
Некоторые историки пытаются преуменьшить разрушительность тюркских вторжений и набегов XI века, опустошавших христианские общины Анатолии вплоть до окончательного завоевания этих земель, но тогда им приходится обходить вниманием обширное и недвусмысленное наследие византийских авторов, свидетельствовавших: города были разрушены, хозяйственная жизнь в них прервана, голод стал постоянной угрозой, коренное население, несмотря на покровительство некоторых турецких предводителей, вынуждено было покидать родные дома под угрозой убийства или рабства. Это ничуть не отменяет блистательных культурных достижений сельджуков и османов, и, однако же, судьба обитателей Фригии была более чем незавидной. Несмотря на отчаянные попытки Комнинов и Ласкарей, империи не удалось надолго закрепиться в Дорилее и его окрестностях. Как и остальные районы Фригии, город превратился в ничейную территорию, где императоры и султаны проводили политику выжженной земли. Повторные попытки отбросить кочевников были предприняты у излучины реки Сангарии, но граница была исключительно «дырявой», а пастбища в долине Тембриза – чрезвычайно привлекательными для разбойников. Кроме того, отсюда, как с важного стратегического плацдарма, осуществлялись набеги в Вифинию; именно здесь в 1288 году Осман решил превратить свои набеги в настоящую завоевательную кампанию. С тех пор позабылось даже имя Дорилея, но название турецкого поселения, которое возникло на его месте, сохранило тень исчезнувшего города: Эскишехир означает «старый город».
Современный Эскишехир отнюдь не выглядит достойным наследником восхитительно пасторального позднеантичного города, описанного Киннамом. Пологие склоны долины Тембриза лишились деревьев, и даже если у Эскишехира есть какие-то сокровенные привлекательные черты, путешественнику он являет лишь свои мрачные стороны. За последние годы город невероятно разросся, но все его новостройки – однообразная дешевка. Многоквартирные дома то ли не достроены, то ли полуразрушены, улицы и тротуары постоянно ремонтируются или изрыты рытвинами и покрыты всепроникающей пылью. Тембриз, называемый ныне Порсуком, впал в ничтожество и превратился в грязный ручеек, похожий скорее на канаву, чем на реку, а дворцы, купальни и портики Дорилея, должно быть, покоятся глубоко под землей.
После Эскишехира я с радостью обнаружил, что автобус наш движется по неширокой дороге прямо на юг через Фригийскую долину. В разгар лета или ранней осенью эти места, вероятно, напоминают гигантский выжженный холст, но сейчас, на излете дождливой весны, этот холст захватил какой-то неистовый художник-фовист, выплеснувший на него и размазавший во все стороны бьющие в глаза краски. Цветущая земля как будто вздымалась и опадала гигантскими волнами, разбивающимися о нагромождения багровых камней. Панорама была так прекрасна, а дали так далеки, что приходилось напрягать взор, поэтому, увидев скопление куполов, минаретов и башен, плывущих на горизонте и словно сошедших с иллюстраций Эдмунда Дюлака к сказкам «Тысячи и одной ночи», я поначалу не поверил своим глазам. Зажмурился, посмотрел снова, потом сверился с картой, свидетельствовавшей, что я не брежу. Передо мной был Сейитгази, бывший византийский город Наколея.
Император Валент (364–378) разбил здесь в 366 году узурпатора Прокопия и вынудил его бежать в окружавшие Наколею леса. Леса исчезли, город в последние годы утратил свое былое значение, но для турок он превратился в святое место. Здесь, на вершине большого холма недалеко от города, по преданию, похоронен легендарный воин ислама Шехит Баттал Гази. Его жизнь породила много легенд, в том числе и историю про византийскую принцессу, так полюбившую Шехита, что она даже умерла вместе с ним. Византийским источникам этот неправдоподобный сюжет не известен, но он настолько впечатлил мать сельджукского султана Аладдина Кейкубада (1219–1236), что она воздвигла на месте предполагаемой могилы Шехита восхитительный мавзолей. Впоследствии предводитель дервишей Хаджи Бекташ учредил здесь монастырь, ставший центром мусульманского прозелитизма среди христианских общин севера и запада. Процесс смены веры во многом облегчался либеральными и даже протофеминистскими взглядами Бекташа, который, как и дервиши Мевлеви, делал все возможное, чтобы сгладить различия между мусульманской, христианской и иудейской верой. Странно и трогательно, что сказания о приграничных столкновениях, эпос и романтические произведения у арабов, турок и византийцев часто включают в себя сюжеты о любви, преодолевающей барьеры религии и расы. Битва с неверными представляется апогеем героизма, и, однако же, обычные жители Анатолии, кажется, больше мечтают о тех временах, когда они смогут жить в мире, любить друг друга, жениться и выходить замуж…
Вполне вероятно, что самое высокое соцветие куполов Сейитгази принадлежало византийскому храму – возможно, собору Наколеи, где архитектура византийцев, сельджуков и османов соединилась в редкой гармонии.
Мы пересекли город в юго-западном направлении, двигаясь по узкой долине речушки Парфениос, протекающей через Сейитгази. Долина носила следы активной хозяйственной деятельности, а склоны холмов по обеим сторонам были безлесными. Ландшафт переменился, когда мы выбрались во Фригийскую долину и очутились среди столовых гор и диковинных туфовых образований, в местности, покрытой восхитительными лесами зонтичных сосен, широко раскинувших свои кроны над ковром ярко-зеленой травы, так что в целом пейзаж напоминал изысканный парк, разбитый по прихоти эксцентричного английского или итальянского аристократа. Перевалив через хребет, мы постепенно приближались к Афьону, и я озирался по сторонам в поисках опиумных маков, в честь которых город получил свое название (Афьон по-турецки означает «опиум»), но, не особенно разбираясь в растениях, так их и не увидел. Я искал нечто ярко-красное, а опиумные маки, как выяснилось, цвета слоновой кости или пурпурные. Равнина за Афьоном (византийским Акронионом) иссушена и покрыта солью. Здесь в 740 году император Лев III нанес сокрушительное поражение арабам после долгой, тяжелой и кровавой битвы, в которой погиб Шехит Баттал Гази. За безжизненной и пустынной равниной я увидел возвышающийся в центре города вулканический конус. Турецкие друзья в Стамбуле расспрашивали меня о цели путешествия в Афьон, где, по их мнению, нет ничего любопытного, но только теперь я понял, насколько они заблуждались. Город вдруг предстал передо мной таким же таинственным и впечатляющим, как и его полное название – Афьон-Карахисар, что в переводе означает «Опиумная черная башня».
