Глеб Голубев - Заболотный
— Куда же мы едем, Даниил Кириллович? Он засмеялся.
— Ого, да ты стал знахарем! Просто чудо, а не помощник! Тогда ворожи дальше, догадывайся сам.
Из кармана у него торчала газета, сложенная по случайности так, что мне был виден кусок заголовка: «…ма в Пер…»
— Да что тут гадать, — снисходительно проговорил я, — это и ребенку ясно: в Персию.
Голубые глаза Даниила Кирилловича наполнились таким детским удивлением, что теперь уже не выдержал и расхохотался я и, вытянув у него из кармана газету, торжествующе помахал ею в воздухе.
Всю эту белую ночь напролет мы сидели над картой, отмечая на ней по газетным заметкам и телеграммам названия древних городов, атакованных «черной смертью»: Бушир, Сулеймания, Керманшах, Касим… От них веяло очарованием древних караванных путей, затейливых сказок «Тысячи и одной ночи».
А через полмесяца я увидел своими глазами и Сулейманию, и Керманшах, и Шираз, воспетый бесчисленными поэтами. И всякое очарование пропало, потому что рядом с древними и действительно прекрасными памятниками — дворцами, мечетями, развалинами сказочных городов — мы увидели смерть, грязь и нищету, тоже вековую, древнюю…
Почему-то об этом путешествии остались весьма смутные и какие-то отрывочные воспоминания. Времени у нас было мало, а работы много. Опять мы часами, выводя из себя переводчиков, расспрашивали паломников, отмечая на карте их дороги к «святым местам» и обратно на родину. Набирали в пробирки тухлой воды из городских бассейнов. Даниил Кириллович уговаривал всех встречных посмотреть на эту страшную воду в микроскоп. Правоверные паломники не могли удержаться от удивленных возгласов, когда в ярко освещенном кружке перед ними копошились мириады живых смертоносных существ, похожих на палочки, кружочки, запятые.
— Неужели они действительно умещаются в капле воды? — недоверчиво качали головами седые старики.
А другие только воздевали руки к небу и восклицали:
— Велик аллах, сколько он создал чудес!
Когда мы пытались объяснить, какую угрозу таит каждая капля воды из грязных колодцев, паломники только невозмутимо пожимали плечами:
— Иншалла!.. Если угодно аллаху!..
Да, снова и снова мы убеждались, что чума прежде всего болезнь социальная. Как уничтожить ее, когда в нищих селениях нет ни школ, ни больниц, от всех болезней пользуют доверчивых людей наговорами и травами местные знахари — табибы? Не удивительно, что «черная смерть» издавна властвует в этих местах.
Может быть, все дело только в этом? Может быть, при таких условиях чума губит здесь людей хронически, постоянно, просто ускользая от внимания редко посещающих эти селения врачей?
А потом болезнь отправляется отсюда, выбрав удобный момент, за тысячи километров в дальние края. Купцы везли ее, невидимую, в Бухару, радуясь уже близкому дому. Но как часто радость их оказывалась недолгой! Из чужих краев они приносили в родной дом и смертельного врага, не знающего пощады.
Если в Джидде на раскаленном аравийском берегу сходились морские пути паломников и оттуда корабли могли развезти чуму по всему свету, то здесь, в Персии, причудливо переплетались караванные тропы мусульман, отправившихся из самых различных стран на поклонение в Мекку. Пешком через высочайшие перевалы Гималаев добирались сюда индийцы. Шли, славя аллаха, турки, кавказские горцы, татары из далекой Казани. И разносили повсюду невидимую «черную смерть».
Многое стерлось в памяти, но никогда не забуду я одну необычную встречу того давнего путешествия по персидским караванным путям…
Поздно вечером добрались мы до благословенного Шираза, о котором Даниил Кириллович уже давно прожужжал мне все уши.
— Это же древний город поэтов. Тут похоронен Саади… Надо непременно побывать на его могиле. Знаешь, что на ней написано? — И, закрыв глаза, Заболотный торжественно произносит нараспев: — «Он отдал свое сердце земле, хотя и носился по свету, как ветер… Как ветер, который после его смерти развеял по миру благоухание цветущих роз его сердца. Прекрасна жизнь, потраченная на то, чтобы обозреть всю красоту мира и оставить после себя в нем чекан души своей…» А, каково сказано?!
И вот мы подъезжаем к Ширазу. Теплая ночь укрыла всю городскую грязь и, пожалуй, даже меня начинала настраивать на какой-то лирический лад. Вдоль белой от пыли дороги неподвижно выстроились высоченные тополя. Лунный свет серебрил их голые серые стволы, словно колонны какого-то храма, мягко и трепетно заливал призрачным сиянием уснувшие сады. Оттуда, из-за глиняных дувалов, доносился пряный запах цветов и влажной, прогретой земли. И, конечно, как полагается, в садах щелкали, заливались воспетые поэтами знаменитые ширазские соловьи…
Большой караван отдыхал на лужайке у самой дороги. Покачиваясь на длинных голенастых ногах, дремали верблюды. Я насчитал их около тридцати — большой караван. И у каждого в плетеных корзинках на спине по два седока.
— Какой людный караван! — оживился Заболотный. — Надо бы расспросить, куда едут, откуда.
Никто не откликнулся на его голос. Седоки оставались неподвижны, словно зачарованные этой колдовской ночью.
Я слез со своего ишачка и, держа его в поводу, направился к каравану. Ишак упирался. Уже изучив его строптивый нрав за время путешествия, я прибег к испытанному средству — хворостине. Но на этот раз она не помогала. В него словно злой дух вселился. Он брыкался, вставал на дыбы, ни за что почему-то не желая идти на лужайку. Напуганные его скачками, забеспокоились верблюды. Прокляв зловредного ишака, я наскоро привязал его к ближнему дереву и один пошел дальше.
Окликнул одного из путников — он не ответил. Повторил традиционное дорожное приветствие громче — сидевший неподвижно в корзине человек, нарушая все законы восточного гостеприимства, молчал.
Неужели он так крепко спит? Я потянул его за рукав белого бурнуса — и отшатнулся. Человек, сутуло сидевший в плетеной корзине на спине верблюда, был мертв. Он оказался крепко привязан ремнями.
Я повернулся к его соседу. И тревожный вопрос, который я собирался ему задать, так и остался у меня на губах. И этот человек был мертв. Холодный свет луны отражался в его остекленевших глазах.
— Что с вами? — окликнул меня с дороги Заболотный.
Я ничего не смог ответить, только неистово замахал рукой.
Заболотный направился ко мне, но его лошадь тоже отказалась приближаться к каравану: ее, как и ишака, отпугивал запах смерти.
— Слезайте и идите сюда пешком, — каким-то сдавленным голосом позвал я Заболотного. — Лошадь не пойдет, привяжите ее к дереву.
