Георгий Иванов - Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов
Конечно, «огромное русское мерси» Вам обоим и за посылку и за ледерплякс. Если будете собирать новую посылку (пишу, т.к. Вы спрашиваете), то, если можно, побольше чего-нибудь И. В., тряпок всяких. Она ведь женщина и так радуется всякой обновке, и так у ней их мало. Башмаков ей не посылайте. Но всякие платьица, пижамы, если попадутся, что-нибудь такое. Американские студенты шляются здесь в кофтах всех цветов радуги – если что такое, то очень идет, чтобы спать в них. Лоферы прекрасные. Синий костюм сел на меня как будто нарочно сшитый. Пальто «драп яркое» , увы, не годится, т.к. я едва-едва в него лезу, а длина выше колен. Так что пальто бы получил с признательностью любого цвета и материала, но пошире и подлиннее.
Благодарю Вас за все.
Ваш Г. И.
…Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница…
И. Анненский
Может быть, умру я в Ницце,
Может быть, умру в Париже,
Может быть, в моей стране.
Для чего же о странице
Неизбежной, черно-рыжей
Постоянно думать мне!
В голубом дыханьи моря,
В ледяных стаканах пива
(Тех, что мы сейчас допьем) —
Пена счастья — волны горя,
Над могилами крапива,
Штора на окне твоем.
Вот ее колышет воздух
И из комнаты уносит
Наше зыбкое тепло,
То, что растворится в звездах,
То, о чем никто не спросит,
То, что было и прошло.
Я люблю безнадежный покой,
В октябре хризантемы в цвету,
Огоньки за туманной рекой,
Догоревшей зари нищету,
Тишину безымянных могил,
Все банальности "Песен без слов",
То, что Анненский жадно любил,
То, чего не терпел Гумилев. [314]
Их лучше сунуть в разные концы дневника - а то в обоих Анненский
Еще раз Ваш Г. И.
46. Георгий Иванов - Роману Гулю. 18 августа 1954. Париж.
18 августа 1954
Дорогой Роман Борисович!
По-видимому, произошло идиотское происшествие. Именно 9 августа — уже беспокоясь (и стыдясь), что задерживаю и отправку корректуры, и ответ на Ваше письмо, я засел его писать. Жена моя, уже раньше написала и заклеила, чтобы Вам отправить, но я сказал — я не буду читать и так и пошлю в твоем заклеенном конверте — и вместе прийдет и дешевле обойдется. Хорошо. Написал длинное письмо Вам, склеил и исправил корректуру с прибавкой двух новых стихотворений и запаковал все это — т. е. корректуру, мое письмо и отдельно заклеенное письмо И. В., в конверт par avion. И надо же было, что как раз собралась уходить femme de manage*, являющаяся в квартиру, где мы живем, раз в десять дней. И попутал же меня черт дать это письмо ей. Сегодня, 18, она является опять мыть полы и пр. И дает мне сдачу с 200 фр<анков>, которые я ей на авионные марки дал. И возвращает 126 франков. Как так, почему так много сдачи? На почте столько взяли. Вы сказали, что par avion? Конечно, сказала. Взвешивали письмо? Взвешивали.
Т. к. письмо слишком тяжелое и должно было стоить 150 — 160 франков, то очень боюсь, что произошло следующее: теперь, во время вакансов, повсюду сидят всякия дуры девицы или столетние старухи, заменяя настоящих почтовиков. И более чем вероятно, что письмо ушло недостаточно оплаченным и где-нибудь в Буржэ, обнаружив это, его послали не авионом, а простым. Адрес expediteur'a, конечно, был на обороте — но здешняя халатность вообще знаменита, а еще лето — станет кто беспокоиться и возвращать письмо мне. А до Вас когда оно дойдет!? Антология[315] шла больше месяца. Особенно отвратительно что в ответ на Ваше чудное письмо к И. В. мы оба, каждый от себя, «излили Вам душу». А Вы при том, законно, можете думать о нас: «Какое хамье, даже не удосужились ответить». Опять-таки корректура. Там, кроме двух новых стишков, изменен порядок, вставлена «Камбала» и исправлено несколько существенных в стихах мелочей. Если, как я боюсь, письмо поехало простой почтой, то пришлите, пожалуйста, срочно корректуру, верну в тот же день. А если опасения мои неверны, то будьте душкой, не поленитесь подтвердить это хоть открыткой, но сейчас же! Вы не можете представить, как мы оба обозлены и расстроены этой гадостью.
Обнимаю Вас
Ваш Г. И.
В этот понедельник, полагаю, отправлю Вам авионом свою маленькую статейку. Таким образом Вы ее будете иметь в среду-четверг. Если попадет, буду оч<ень> рад. Нет — плюньте, моя вина. Но если бы Вы знали, как трудна моя жизнь сейчас!
А Ваша статья о Эренбурге[316]? Не возитесь, как я, непременно напишите. А не нужны ли Вам цитаты из стихов этого великого человека? Помню кое-какую пошлятину, очень нежную при том. Вроде
На тонком столике был нежно сервирован
В лиловых чашечках горячий шеколад[317].
Еще раз — и пожалейте, и извините меня, дурака, за то, что доверился femme de menag'кe!
* приходящая домработница (фр.).
47. Ирина Одоевцева - Роману Гулю. 19 августа 1954. Париж.
19.8.54.
28, rue Jean Giraudoux
Paris 16
Здравствуйте - здрасьте, дорогой Роман Борисович,
Вы уже знаете о происшествии с письмом,
«что дойдет через год
Или вовсе туда не дойдет».[318]
Поэтому я, на всякий случай, вынуждена обратиться к тонкому эпистолярному приему Евгения Сю [319] и К° — «Как я писала Вам в моем прошлом письме».
Итак по пунктам: 1) Рассыпалась искрометно, как свет электрический в благодарности за Ваше письмо, которое перечитываю каждый день и скоро буду помнить наизусть, как Волков письмо мамы-Кати.[320] 2) Просила Вас быть ангелом Хранителем - Воителем моей «Оставь надежду» и, если возможно, обратить на нее внимание американцев. 3) Предлагала Вам — на что никогда не решилась бы до Вашего письма — отрывок из второго («готовящегося к печати») тома «Оставь надежду». Страниц 100-150 НЖ «Смерть Веры Назимовой». Место действия Франция, но в действии принимают участие «люди оттуда». Отрывок вполне сам по себе, не требующий ни пояснений, ни продолжения. Хотя оно и существует или, вернее, будет существовать.
Так Вот — очень мне хочется знать, подходящее ли это для Вас дело. Если да, то я сейчас же — и с каким наслаждением — засяду за него. А то — извиняюсь — он у меня написан по-французски.[321] Глядя на свои французские рукописи, я часто вспоминаю восклицание сердобольной гражданки, впервые увидевшей верблюда, — «Проклятые большевики, до чего довели лошадку!».[322]
