Павел Цупко - Пикировщики
— Почему Ананьев не стреляет? — нервничал Диговцев. — Патроны кончились или убит? Костя! Жми, брат!
Пилот и так «выжимал» из «семерки» всю скорость, на которую она была способна. Но расстояние было слишком велико.
Приближающийся Пе-2 заметил и Устименко. Маневрируя по курсу, он подворачивал к нему навстречу.
А верхний Ме-109 буквально повис над хвостом «тройки». Константин не сводил глаз с его носа: вот-вот там должен был мелькнуть губительный огонь. А дистанция до противника сокращалась так медленно! И тогда Костя приподнял нос своей машины и издали ударил из обоих пулеметов. Две густые струи светящихся пуль рванулись навстречу врагу.
Немецкий летчик заметил «пешку». Он торопливо дал короткую очередь и взмыл вверх. За ним метнулся второй. Сделав круг в стороне, «мессершмитты» повернули на запад.
Усенко бросил свой самолет в крутой вираж и сзади пристроился к «тройке». На ней были повреждены стабилизатор и дюралевая обшивка левого крыла, больше обычного дымил левый мотор: скорость машины падала, но полет она продолжала.
Так парой «петляковы» и долетели до аэродрома. Устименко благополучно посадил свою поврежденную машину.
После полета младший лейтенант Усенко оказался в центре внимания: его самовольный выход из строя видели все летчики и восхищались его смелостью. А старший лейтенант Кисилев пожал руку и сказал:
— Горжусь тобой, Усенко. Ты поступил находчиво и смело!
— Далековато немец был! Не достал я его! — сокрушался молодой летчик. — И времени не было! А вообще, товарищ старший лейтенант, надо «шкасы» менять на пушки. Пушечными снарядами я б разворотил его, а пулеметы не то, совсем не то!
Больше всех благодарил друга Устименко. Но Константин смутился.
— Что ты? Я ж только отогнал. Из наших ребят каждый бы поступил так же.
На стоянке эскадрильи подготовка машин шла полным ходом, когда там появился старший политрук Цехмистренко. Он держал под мышкой сверток газет.
— Агитаторы звеньев! — крикнул комиссар. — Ко мне! Вот вам газеты. На каждое звено по одной «Правде», «Красной звезде» и «Комсомолке». «Сталинского сокола» — по две. Раздайте агитаторам экипажей, организуйте коллективные читки и обсуждение статей. Вечером мне доложите, как все прошло. Вы свободны!
Константин Усенко не отходил от своей «семерочки». Он помогал техникам в работе и рассказывал, как их группа разгромила железнодорожный узел Ярцево. А когда они услышали о том, как командир выручил экипаж Устименко, то не сдержались и захлопали, чем смутили летчика.
К назначенному времени «петляков» был готов и в составе группы вылетел на задание. Вечером Усенко с экипажем прибыл на полковой разбор полетов. Летчики за день сделали по три боевых вылета, выдержали много воздушных боев, прорывов к целям через зенитный огонь. Разбор был деловым и шумным — в докладах сказывались еще не улегшиеся после боев возбуждение и удовлетворенность совершенным. Кисилев остался недоволен действиями ведущего.
— Крутой разворот ведущего при отходе от цели, — сказал он, — приводит к тому, что самолеты растягиваются и отрываются от общего строя. Экипаж Устименко сегодня довольно свободно стал добычей фашистских истребителей, и если бы не смелые действия летчика Усенко…
— Усенко за самовольство надо строго наказать! — прервал Кисилева Челышев.
— За героизм не наказывают.
— Вы, Кисилев, выгораживаете своего подчиненного. Повторяю: младший лейтенант Усенко, какими бы благородными поступками ни руководствовался, нарушил приказ.
Летчики дружно загалдели.
— Да, да! — вскочил Челышев. — Ведь мог бы погибнуть не только Устименко, но и сам Усенко. Полк лишился бы двух самолетов! Кому это на руку? Фашистам!
Гнетущая тишина мгновенно воцарилась в землянке: такого поворота никто не ожидал!
Константин вскочил на ноги, порываясь что-то сказать, но его опередил кто-то.
— Усенко — герой сегодня! Летчики громко зааплодировали. Челышев нервно стукнул рукой по столу.
— Сегодня же подам рапорт об отдаче Усенко под суд. Там разберутся, какой он герой!
— Да… как ты смеешь, — прозвучал в тишине громкий голос Диговцева. Невыполнение приказа на фронте — это расстрел. Ты под эту статью подводишь летчика, Челышев.
— Почему расстрел? — опешил тот. — А дисциплина строя? Ведь он нарушил ее. А это немалый проступок.
— Вот-вот! Дисциплина! Если ты, Ефим, считаешь, что летчик Усенко тем, что бросился на выручку и спас от неминуемой гибели другой экипаж, совершил воинское преступление, то тебе придется ходатайствовать об отдаче под трибунал и меня. На самолете Усенко я был старшим начальником. И это я приказал пилоту идти на помощь Устименко. Только имейте в виду, капитан Челышев, на суде я расскажу, как вы, ведущий, бросаете подчиненных на произвол судьбы.
— Ты меня обвиняешь в трусости! — сорвался Челышев.
— Нет, Ефим. Ты воюешь храбро и грамотно. Но я считаю, что летчик Усенко совершил героический подвиг и достоин похвалы, а не этого разноса. Да еще с угрозой!
— Товарищ старший лейтенант! Я попрошу…
— Тихо, — унял разгоревшиеся страсти Власов и приказал:
— Всем сесть! И вам, Диговцев, и вам, Челышев! Я доложу командиру полка о происшествии. Право отдачи под суд дано только ему! — Помначальника штаба помолчал и добавил: — Со своей стороны считаю, что отставший самолет следовало бы прикрыть всей группой. Припоминаю такой случай. В войне с белофиннами летчики соседнего с нами морского бомбардировочного полка не бросали подбитые экипажи даже в тылу врага. Старший лейтенант Губрий за спасение своих товарищей — Пинчука, Харламова и Белогурова был удостоен высокого звания Героя Советского Союза! Примеров таких было немало. Усенко, конечно, самовольно вышел из строя, но поступил по совести, как лучшие советские соколы!
Слова капитана потонули в дружных рукоплесканиях.
— Мне кажется, — перекрыл шум Власов, — главную причину случившегося надо искать не в поступке Усенко и не в действиях ведущего, а в том, что истребители прикрытия доводят наши самолеты до цели и покидают нас… Все!
Разгоряченные спором, летчики выходили из КП. Капитан Челышев, совершенно правильно взявшись за укрепление воинской дисциплины и потому нашедший всеобщее понимание и поддержку, в оценке действий младшего лейтенанта Усенко слишком погорячился. А горячность, как известно, всегда плохой советчик. Вот и получилось, что сам он — храбрый, смелый, готовый к самопожертвованию во имя боевой дружбы и победы над врагом — незаметно перешел на формальные позиции: увидел проступок и не разглядел подвига. Потому и вызвал всеобщее возмущение однополчан.
