Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева
Вот и тогда, весной 1984 года, он, неуверенный и издерганный, упрекал в неспособности сделать выступление так, как нужно, хотя перед этим все было им одобрено. Впрочем, Михаил Сергеевич был отходчив, быстро менял настроение и не помнил те некорректности, а то и грубость, которые допускал по отношению к другим. Несмотря на это, я тогда старался все-таки высказывать ему свои соображения и что-то советовать. Мы серьезно еще в дни подготовки поездки разошлись с ним относительно программы посещения Ставропольского края. Он хотел побывать в самых дальних, самых глухих селах, на мелких фермах, где никогда не был. Я исходил из того, что Горбачев должен, напротив, встречаться с крупными коллективами, побывать на промышленных предприятиях среди рабочих, ибо селяне его знали лучше, посетить институт или что-то в этом роде. Такую мою линию, когда я ее изложил, поддерживал и В. С. Мураховский, первый секретарь крайкома партии, человек мудрый, опытный и доброжелательный, но Горбачев был упрям, и только после двух дней поездок, когда он встретился в дальних селах с 4–5 десятками животноводов и чабанов, свезенных для этого за десятки километров, Михаил Сергеевич понял, что совершает ошибку. Во-первых, народу собиралось немного, а во-вторых, газеты практически не могли быстро публиковать отчеты о его встречах в силу того, что это были отдаленные районы. Материалы задерживались, становились неактуальными. Только когда была изменена схема поездок, дело пошло лучше.
Во время посещения Горбачевым края он решил завернуть к матери. Мария Пантелеевна жила в селе Привольное Красногвардейского района. Дом ее был небольшим, но ухоженным, аккуратно оштукатуренным и покрашенным. Обустроен был и участок: заасфальтированные дорожки, добротные хозяйственные постройки. К приезду гостей в доме готовился ужин, на который были приглашены несколько человек — родные и близкие, секретарь райкома партии, похожий на Горбачева до такой степени, что можно было их спутать. Были приглашены я и начальник охраны. Остальные сопровождающие ужинали в другом помещении.
Это был ужин-ритуал. Приготовлены любимые крестьянские блюда, простые, но вкусные.
Подняли по рюмке водки, в том числе и Мария Пантелеевна, в которой чувствовалось еще крепкое здоровье и сила, проглядывали следы былой красоты.
Подходили все новые люди из села, здоровались, скромно присаживались за стол, вспоминали прошлое. Но я заметил одну деталь: никто не заискивал перед М. С. Горбачевым, никто не стремился сказать приятное. Крестьяне — люди солидные, и не в их нравах угождать, особенно тем, кого знали еще пацанами, бегающими «под стол пешком».
Дом, в котором мы ужинали, был построен сравнительно недавно. М. С. Горбачев вырос в другой, видимо, уже развалившейся хате. Но чувствовалось, что эта земля — гнездовье Горбачевых, их родственников и родственников их родственников. Из этих поездок, посещения дома, рассказов Горбачева и Раисы Максимовны, многих ставропольчан у меня складывалась довольно полная картина быта и нравов этого «святого семейства», его радостей и трагизма.
Эту поездку в Привольное я вспомнил, читая газетные публикации о дальнейшей судьбе дома и Марии Пантелеевны. Лишение Горбачева всех должностей, переход его на пенсию самым печальным образом отразились на жизни его матери. Местные власти перестали проявлять прежнюю заботу о Марии Пантелеевне, отвернулись от нее и многие соседи. К старшему сыну она ехать не могла и не хотела, хотя бы потому, что отношения ее с Раисой Максимовной были напряженные и неприязненные. Даже в пору серьезной болезни в конце 80-х годов Мария Пантелеевна отказалась лечиться в Москве, не желая видеть невестку. Наверное, все эти причины и вынудили Марию Пантелеевну принять опекунство от А. Разина, возглавляющего музыкальную студию «Ласковый май», и продать студии свой дом. Но одинокому старому человеку все равно было трудно, и скоро она переехала к младшему сыну Александру, хотя его жилищные условия были несравнимы с возможностями бывшего президента СССР.
В 1994 году Горбачев, гонимый то ли угрызениями совести, то ли нелестным общественным мнением, то ли потерей недвижимости, приехал в Ставрополь. Как мне рассказывали ставропольчане, это было печальное явление. Краевое начальство не встретило и не приняло его, не захотели увидеться с ним и многие старые знакомые. Люди, знавшие его, переходили на другую сторону улицы, чтобы не дать воли своему гневу. Михаил Сергеевич прошелся по городу в сопровождении своей охраны и скоро уехал в Привольное. Он звонил руководителю «Ласкового мая», проявив в разговоре прежнюю напористость. То ли тон изменил ему, то ли время для такого тона прошло, но желаемого экс-президент не достиг и втянулся в судебную тяжбу: «Горбачев против «Ласко-вого мая».
…После выступления М. С. Горбачева перед избирателями, во время которого он сильно нервничал, ибо стояли камеры центрального телевидения и речь должна была прозвучать на всю страну, прощального ужина, когда все с облегчением расслабились, мы погрузились в самолет в надежде чуть-чуть отдохнуть и отвлечься.
Офицеры охраны, врач и я, как всегда, сидели вместе в одном из салонов самолета, пили чай. Никогда ни раньше, ни позже я не испытывал желания сидеть с четой Горбачевых и ужинать в их кругу. Это были обычно вымученные сидения, хотя не могу сказать, что кто-то из них когда-нибудь был негостеприимен. Раиса Максимовна старалась постоянно угощать, но что-то мешало чувствовать себя легко и раскованно. Не раз я слышал и от других, что между четой и гостями висел незримый занавес, царила неприязненная аура, господствовала обстановка отчужденности, отсутствовала простота в отношениях.
Неожиданно меня пригласили в салон Горбачевых. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна предложили сесть, угостили чаем. И вот тогда произошел разговор, который запомнился и покоробил меня, хотя я старался не подать виду. Мне было сказано, что я оправдываю надежды четы и что они решили оставить меня в качестве помощника. Были какие-то анкетные вопросы, какие-то советы и пожелания, но внутренне я весь негодовал, плохо слушал и слышал, а при первой возможности ушел.
Что же происходит? — думал я. Казалось, что мы делаем одно общее дело, а выходит, что мою аренду просто продлили. К Горбачеву я шел не за чинами, так как понимал, что буду работать плохо — выгонят, а хорошо — никуда не отпустят. Желание было одно — насколько можно помочь энергичному человеку в улучшении дел в стране, укреплении ее экономики, улучшении жизни людей. Я всегда гордился страной, в которой жил сам, жили мои предки, родные, друзья, знакомые. Гордился тем, что в великой стране у меня много друзей — и не только в Москве, но и в республиках — грузин, армян, узбеков, таджиков, украинцев, белорусов, молдован, казахов. И я искренне любил и уважал народы, которые в трудную военную годину встали плечом к плечу с русскими, белорусами, украинцами и отстояли нашу общую великую Родину от фашизма, принеся огромные жертвы. С благоговением относился я к узбекам, казахам, туркменам, таджикам, всем, кто поделился хлебом, дал кров эвакуированным женщинам и детям из многих западных районов страны в годы войны, кто приютил и воспитал сирот. Я сам был в эвакуации и считал, что нет такой силы, которая заставила бы забыть об этом бескорыстном подвиге братства всех народов Советского Союза.
