Василий Соколов - Вторжение
- Время всегда можно наверстать. Мы, военные... Туда-сюда, смотришь и в генералах.
- Бросьте! - перебил Гребенников. - Думать о чинах - на это каждый горазд, а вот ум никогда не приобретается ни рангами, ни служебным положением. У иных даже плешь, а поглядишь...
Слова полкового комиссара, как бичом, хлестнули Гнездилова. Он резко привстал, тяжелое кресло отскочило от его ног и грохнулось на пол.
- Кто вам дал право оскорблять? - багровея, закричал Гнездилов. - Я вам покажу плешь!..
Поднялся переполох. Гости повставали из-за столов. Желая успокоить Николая Федотовича, они наперебой доказывали, что эти слова не имеют к нему прямого отношения и потому не должны его волновать, но полковник был неумолим.
- Вы забыли, в каком доме находитесь! - весь трясясь, кричал Гнездилов. - И прекратите мне грубить!
Гребенников покривил рот в усмешке.
- Я не грублю, горькую правду говорю, - вопреки ожиданиям, все так же спокойно проговорил Иван Мартынович. - Чины, ранги - разве об этом нам нужно думать? Николай Федотович, не туда ты гнешь... - И полковой комиссар махнул рукой, покачиваясь, зашагал в прихожую к вешалке. Минутой позже он уже шел темным переулком.
Было морозно. Под ногами скрипел сухой, как крахмал, снег. Там и тут в домах огнисто переливались окна, гремела музыка, но ко всему этому, казалось, безразличен был Гребенников.
Лена шла позади, не переставая укорять мужа:
- Что ты наделал? Понимаешь ли, что ты наделал?!
Иван Мартынович не отвечал, шел молча, перекипая от злости. Морозный воздух хватал за лицо, и постепенно нервы успокаивались. Припомнил недавнюю ссору в шалаше, как наяву увидел горящий блеск в глазах Шмелева и будто только сейчас понял - многое сближает его с комбригом. "Как мне не хватает тебя, Григорьевич!" - подумал он и отвернул лицо от колючего, стылого ветра.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Елка валялась изломанной во дворе. Ее выбросил, несмотря на протесты жены, Гнездилов. Выбросил сразу, едва разошлись омраченные гости. Хмель скоро вылетел из головы, и, ложась спать, Николай Федотович чувствовал себя как будто немножко помятым и не переставал думать о случившемся.
А случилось, по его убеждению, нечто ужасное. Его оскорбили. Он унижен. И кем? Человеком, который по-настоящему и армейской службы не нюхал, соленого пота в походах не испробовал, а корчит из себя!..
"Гм, плешь... ума не прибавляет. И продвигаться, видите ли, не могу поздно. Что и говорить - замахнулся. А на кого? На меня, черт побери!", думал, распаляясь, Гнездилов.
Он ворошил в памяти свою жизнь - месяц за месяцем, год за годом трудную военную жизнь. И как ни пытался найти прорехи, темные пятна в своей послужной анкете - не находил. "Чист и прозрачен, как стеклышко", усмехнулся он, довольный пришедшим на ум сравнением.
За долгие годы куда только не посылали его служить - он шел не задумываясь. Вот и сюда, в приграничный округ, послали - случайно ли? Нет. Значит, ценят, раз такое доверие... "Лысина, ум прожил... Да я тебя за пояс заткну!" - пригрозил Николай Федотович и встал, сунул ноги в тапочки с меховой оторочкой, набил в трубку табаку и стал ходить по комнате.
Время уже за полночь, но Гнездилов был так взвинчен, что совсем не хотел спать. И снова, в который уже раз, думал вслух: "На что это похоже? Весь отдаюсь службе, целыми днями на ногах, а в результате... оскорбление! На глазах у всех! Сам-то строя боится, только и умеет с трибуны языком молоть... И за что меня с грязью мешать? За что? - спрашивал себя Николай Федотович и отвечал: - Не за что! Сутками из казарм не выхожу да на плацу зябну - и ради чего? Чтоб строевую подготовку вытянуть, ближнему бою научить. А теперь вот перестройка в дивизии. Коней сдавать, старое вооружение... Опять на мои плечи ложится все... На него, языкастого оратора, взвалить бы это - не таким бы голосом запел! Нашелся... указывать!"
По характеру честолюбивый, Гнездилов не мог простить обиды и уже обдумывал, как бы проучить Гребенникова. "Конечно, силой власти нельзя сразу брать - скользкий путь. Надо как-то осторожно, исподволь... Но, может, Гребенников просто пошутил спьяна? Нет, что у пьяного на языке, то у трезвого на уме. А его надо призвать к порядку", - порешил Гнездилов и, выбивая пепел, постучал трубкой о ракушку, в которой, если поднести к уху, всегда слышался шум, напоминавший морской прибой.
Но месть, как бы она ни была жестока, еще не дает морального удовлетворения, тем более если она уготована тому, кто сам может показать зубы. Николаю Федотовичу начинало казаться, что ввязаться в драку сам долг чести повелевает, но пока этого делать нельзя.
"Что из того, если я с ним тяжбу сейчас затею?" - спрашивал себя Гнездилов, и словно чей-то спокойный, уравновешенный голос отвечал: "Никуда не годится! Ты начнешь его прижимать, а он тебя... И заварится каша. Дойдет до командования округа... Ну, ясно, этим не замедлит воспользоваться и Шмелев... Вызовут на Военный совет, дадут обоим трепку. А потом доказывай, что ты прав... Добрый авторитет годами добывается, а потерять его можно сразу. Нет, надо сначала силу обрести... полную власть! Вот тогда уж меня голыми руками не возьмешь!"
И Гнездилов решил упрятать на время обиду.
Утром, как всегда, Гнездилов пришел на службу рано. Его подмывало вызвать Гребенникова. Он снимал телефонную трубку и снова клал ее на место, ждал, не позвонит ли он сам. Потом наконец не выдержал:
- Гребенникова мне! - зычно произнес Он в трубку. Минуту подождал и вдруг заговорил совсем изменившимся, мягким голосом: - Доброе утречко, Иван Мартынович. Ты что же, батенька, не звонишь и не заходишь? Заглянул бы, дельце тут есть важное. Обкумекать нужно... А? Ну, рад, рад...
Не заставил себя ждать Гребенников - пришел подтянутый, чисто выбритый, отчего заметнее стала ямочка на подбородке. Встретившись с его глазами, Гнездилов добродушно улыбнулся, будто впервые увидел и продолговатую ямочку, и крутой лоб, и темные, с крупными белками глаза.
- Присядь, Иван Мартынович, не к спеху, - предложил Гнездилов и подвинул стул, что с ним редко бывало.
Выдержав паузу, он заговорил:
- Как там в зимнем лагере? Морозы закрутили, беды бы нам не нажить.
- Собираюсь поехать. Велел машину заправить.
- На ночь глядя! Отложи, может, утихнет вьюга.
У Гребенникова отлегло от сердца. "Что это с ним? Вчера вскипел, а сегодня такая вежливость..."
- Нет, Николай Федотыч, откладывать не могу. Думаю, доберусь засветло и там переночую.
- Пожалуй, и я проехал бы с тобой, но дел уйма. За строевую с нас шкуру снимут. Надо тренировать. Придется сегодня же выводить командиров на плац. Да и вот посмотри... - Гнездилов протянул надорванный пакет со следами сургучных печатей. Гребенников осторожно вынул из пакета отпечатанное на машинке распоряжение, и, пока читал, лицо его мрачнело, брови тяжело опускались на глаза.
