Лидия Чуковская - Из дневника. Воспоминания
Если бы я взялась за это нехорошее дело, я бы исполнила его лучше. Мало ли у Пастернака действительной зауми?
Затем – доклад Симонова о драматургии.
Он должен был докладывать о поэзии, но уклонился.
Я должна признаться, что говорил он умно, и элегантно, и благородно – ни на кого не кидаясь.
4/III 47. Встала сегодня в девять – и вот только сейчас, через двенадцать часов, смогла сесть за стол в библиотеке, писать, думать.
…Днем решила пойти в редакцию в надежде увидеть Симонова и показать ему «Окраину» Семынина76, которую я хотела бы дать в № 3. Дождалась его. Но он забежал на секунду и меня не принял: между репетицией и поездом, едет в Ленинград, весь черный от устали.
6/III 47. Страшный поток людей и гранок – страшный – державший меня часов семь – без еды – в грохоте дверей, в куреве – нет, не могу – в физическом и душевном ужасе.
Ивинская приносит газету, где ругают Пастернака77, и почему-то настойчиво требует, чтобы я зашла к Музе Николаевне.
Иду, после всего.
Муза Николаевна радушна, поит кофе. Муж ее литератор, – кажется, нуден. Затея Ивинской: пригласить Бориса Леонидовича читать к Музе Николаевне.
Я звоню ему, приглашаю.
Чувствую во всем этом какую-то фальшь и глупость.
Сейчас пришла домой. Завтра – Симонов, который, оказывается, улетает в Англию. Вот почему он такой вытаращенный. Без конца составляю список дел к нему. Хочу показать ему «Окраину» Семынина – ему понравится, может быть, – и тогда Кривицкий с его резолюцией вынужден будет пустить.
7/III 47. Я с утра в редакцию – там уже ждет Симонов, запершись с Кривицким. Меня принимают; по движениям, по лицу, по голосу Симонова вижу, что он не в духе, замучен, холоден, на какой-то другой, чужой волне. Говорит отрывисто, официально… Передает мне стихи ленинградцев – рывками – и вдруг – вскользь:
– Знаете, Пастернака мы не будем печатать.
Так.
– Только позвоните ему перед отъездом, К. М., – говорю я. – Скажите сами.
Он как-то неопределенно кивает.
А Кривицкий взрывается:
– Незачем тебе звонить… я не ждал от него… крупный поэт… что он дал за стихи? ни одного слова о войне, о народе! это в его положении!
– Мне жаль, – говорю я, – что мы просили у него стихов.
– Нисколько не жаль! Просили, а печатать не будем! Нечего стоять перед ним на задних лапках!
– Разве не просить у него стихов – значит стоять на задних лапках?
– Товарищи, товарищи, не надо, у нас еще много дела, – морщится Симонов.
Я ставлю еще один роковой вопрос: о Бирман78. Кривицкий добился, чтобы ее не печатали, и теперь не хочет даже, чтобы ей заплатили. Я говорю о неприличии. Симонов велит платить. Кривицкий возражает.
Даю Семынина. И на минуту – счастье. Симонов читает с увлечением, с радостью, очень артистически – смеется – и Кривицкий смеется – и я на эту минуту, на одну, люблю их обоих.
Симонов произносит о Семынине целую речь – о его нужде и таланте, – забывая, что слышал он ее от меня же. Ну, это пусть.
Аудиенция окончена. Я ухожу из кабинета в грязь и суету приемной, где мне негде сидеть, где нет чернил и пр.
Поток людей сквозь поток гранок. Мне бы унести гранки в тишину, посидеть, подумать – но нельзя: № 2 идет спешно. А тут грохот, спешка.
Услышав новость о Пастернаке, Ивинская начинает реветь и ревет весь день, бездельничая, отказывая всем, ничем не помогая мне, – и я испытываю к ней отвращение.
Скоро двенадцать.
Написала письмо Симонову о Пастернаке. Надо успеть передать.
8/III 47. Была в редакции. Люди, гранки второго номера, верстки № 1.
Борщаговскому (который почему-то имеет право вмешиваться) не нравится Недогонов. Он, кажется, милый человек, но:
– Лидия Корнеевна, что значит «тишиной оглушены»?
– Почему «перегоревший небосклон»?79
Вот поди объясни ему.
Один ответ: понимаете, это стихи! это стихи, а не газетная статья.
Милая, но чем-то меня раздражающая Спендиарова80.
Муза взялась передать Симонову мое письмо. Думаю, на этот раз уж он рассердится.
10/III 47. Позвонит ли Симонов Пастернаку?
Вьюга. Погода нелетная. Думаю, он сегодня не улетит.
Утром работала над Герценом.
Потом – в редакцию, добывать подпись Кривицкого для всяких стихов – последних для подборки, в частности для одного отрывка из поэмы Семынина, который он наконец надумал дать. (Мне удалось под «Окраину» уже добыть ему деньги.) Но Кривицкого нет – провожает Симонова. (Ну, значит, Симонов не позвонит Борису Леонидовичу.) Держит его за горло, как бульдог.
12/III 47. Режим работы, режим сна – ха-ха!
Сегодня в три должна была придти работать Эмма Григорьевна81. Но в 2.30 мне в редакцию из-за поляков. Прихожу– меня Наталья Павловна (зав. производством)82 оглушает новостью:
– № 1 сильно сокращен, нет бумаги – сняты болгары, латыши и Заболоцкий.
С тех пор 7 (семь!) часов борьба с Кривицким из-за Заболоцкого.
Он не против, но: за снятие Стонова ему влетит83, за снятие критики и библиографии тоже, а за снятие Заболоцкого – нет, и он снимает его, хотя там всего четыре страницы.
Уже истощив все доводы, я нахожу неожиданного союзника в Агапове, который горячо отстаивает эту поэму как событие в литературе. Кривицкий уходит – Агапов обещает мне звонить ему вечером.
Даже Дроздов обещает помочь.
Вечером – не заходя домой, – придумав новые доводы, иду к Кривицкому в «Красную Звезду»; убеждаю, хитрю, молю; при мне звонят о том же Дроздов и Агапов; Кривицкий неколебим («не мог щадить он нашей славы»84) и только обещает, если ему удастся выхлопотать где-то еще два листа – тогда напечатать его.
А в № 2 нельзя – там лирика занимает всё место.
Как я устала, устала.
Пастернак, Заболоцкий.
По живому.
Мне еще предстоит звонить Борису Леонидовичу.
Я бы хотела лучше пойти к нему, но нет возможности.
Завтра прием. Послезавтра Капусто и Кривицкий.
13/III 47. Писать не могу. Встала в семь, проснулась в пять. С утра в редакции. Заболоцкий идет. Сегодня его уже печатают.
Целый день сидела в редакции и правила, клеила гранки подборки.
Сдала. А в верстке ее начнут резать.
Телефон не работает… письмо Пастернаку.
16/III 47. Вчера позвонил Пастернак. Благороднее нельзя было ответить на мое жалкое письмо. Он же еще меня и утешал.
«Всё это пустяки… Важно то, что Вы меня уважаете и я никаким другим не буду… А я сейчас очень рад. Я узнал недавно, что издательство (какое-то английское название) выпускает переводы русских классиков (перечисляет), а из советских (sic!) только два: я и Блок. Я эти переводы видел и знаете чему обрадовался – я думал, что у меня многие стихи вокруг рифмы, а смысла не имеют никакого – но оказалось, что в переводе без рифм, где один прозаический подстрочник, – смысл всё равно есть». (?!)
