Леонид Фиалковский - Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду
— Откуда знаете!? Шепшелев наговорил? Сплетник! Хотя он сказал правду, — и расплакалась по-детски: руки на столе с сжатыми кулачками, голова на руках и содрогается в рыданиях всем телом. Пилотка упала с головы, короткие волосы, тонкая, почему-то длинная худая шея, лопатки и сдавленные рыдания. Какой сникшей, беспомощной была она в эти минуты. Видно, накопившиеся переживания, тревога, все пережитое и неотвратимость ожидаемого нашли выход в этих рыданиях. Я дотронулся рукой ее плеча, погладил, потрепал нежно волосы и произнес:
— Поплачьте, поплачьте — легче станет. Надо выплакаться.
Рыдания стали более звучные, со стенаниями, тело еще больше стало содрогаться. Наконец стала успокаиваться, полезла в карман халата, вытащила кусок марли, стала вытирать слезы, сморкаться, всхлипывая проговорила:
— Извините, надо же так раскиснуть, извините, как я расклеилась… ну и размазня. Тысячу раз простите.
— Вы меня не дослушали. Выслушайте! Максимов уже старый человек. У него есть семья, дети, возможно и внуки.
— Не оскорбляйте меня, — и опять расплакалась, — вы хоть не оскорбляйте!
— Прошу выслушать меня. Ваша связь с ним будет бесстыдством и позором, и я предлагаю выход, если не хотите стать его «пэпэже». Уверен, что пока не стали.
Она уставилась на меня:
— Застрелюсь, убью себя, но не стану потаскухой.
— Зачем себя убивать? Слушайте. Объявим себя мужем и женой. И тогда он не будет добиваться вас. Можем оформить наш брак — фиктивный брак, и я обещаю, что не буду претендовать на вас как на жену. Может быть, нам придется бывать чаще вместе на виду у всех, уединяться для людей, но, повторяю, я ни на какой интимной близости не буду настаивать. Если останемся живы, разведемся, и каждый найдет себе кого захочет. Кстати, я обручен, вернее, дал слово девушке, что если останусь жив, то после войны женюсь на ней, и она обещала меня ждать. Так что вы меня не опасайтесь. Я сказал все.
Она смотрела на меня заплаканными глазами, сидя на скамейке. Я стоял напротив и также смотрел на нее. Ждал решения, но она молчала и все смотрела на меня немигающими глазами. Из оцепенения нас вывел зов старшины Николаева:
— Доктор, ехать пора, все ждут, поехали! Целуйтесь и поехали. Ну и тихоня…
Он шел к нам, остановился, увидев заплаканное лицо доктора Майи.
— Извините, не хотел мешать, не знал, — стушевался он и попятился назад.
— Ну как? — спросил я Майю.
— Спасибо. Я подумаю, это так неожиданно. Спасибо, дорогой мой брат. Я подумаю, подумаю. Уже не так страшно мне. Спасибо.
Она подошла ко мне, положила руки свои на плечи мои, поднялась на носки, притянула меня и поцеловала в щеку:
— Езжайте к себе. Спасибо, спасибо. Я все обдумаю.
Смутила меня и лишила голоса своим прикосновением и поцелуем эта маленькая, хрупкая и ставшая мне еще дороже женщина. Я стоял в оцепенении. Ничего вымолвить не смог — слова не приходили. Повернулся и пошел по дорожке из сада, обогнал старшину. Он продолжал стоять как вкопанный, поворачивая голову то к Майе, то в мою сторону, разводя руками, втянув голову в плечи.
— Что тут происходит?
— Поехали, поехали, старшина! — торопил уже я его.
Взял узелок с медикаментами, марлевый мешок с перевязочным материалом дал старшине и пошел к машине.
— Тут что-то очень важное произошло, очень важное, а что, я не усек. Раскройте мои глаза на событие местного значения, доктор, — шел следом за мной и причитал старшина.
— Старшина, вы ничего не видели и ничего не слышали. Значит, никаких вопросов и разговоров, — прервал я его.
Залезли в кузов машины и отправились в свое расположение.
Суббота, 15 августа 1942 г. Трофейный «шнапс».Этот день для многих неожиданно оказался счастливым, несмотря на такую напряженную обстановку. Наконец привезли целую кипу газет и письма. Обрадовали, конечно, письма. Многие получили по несколько, а были и такие, что ни одного. Я получил два. Одно от тетушки Фаины из Ленинграда с указанием адреса моей семьи. А второе от старшей сестры с Урала, г. Миасс, куда они эвакуировались всей семьей. Живут в общежитии. Прикрепили их к медеплавильному заводу. Мать со старшей сестрой и братом работают разнорабочими в каком-то цеху. Вторая сестра учится в профтехшколе. Ее кормят три раза в день. Младшая сестренка 2 лет в садике при заводе. Тоже ее там кормят. Мать с остальными живут впроголодь, как я понял, но надеются протянуть до лучших времен. Трудно им, очень трудно, но хоть живы и не остались в оккупации. Манько, Ген, Наумов и многие другие писем не получили.
Из района боевых действий бригады приехал Саркисян, за ужином рассказал обстановку.
— Большая каша заварилась там. Много у немца танков и автоматчики на мотоциклах, на машинах. Самолетами путь прокладывает и прет на Сталинград. Пытался железной дорогой идти, но наши там крепко стоят. Совхоз, Абганерово и разъезд держат. И танки его горят, и немцев набито много, и наших много полегло, но он все лезет и лезет. Говорили, что колонной ушел к Волге, к озерам. Там наших войск мало, и он быстро пошел на Красноармейск.
— Что от бригады осталось? Танки хоть есть еще?
— Во 2-м танковом батальоне осталось всего четыре танка на ходу. Один мы сделали. Траки заменили. Там вот и по руке себе саданул. Да это мелочь. Бензовоз наш взорвался, и водитель погиб. «Мессер» его расстрелял. У Воропаева у разъезда два ремонтника погибли. Фамилии не знаю. Подполковник Иванов сказал мне.
Четверг, 20 августа 1942 г. Удерживаем позиции.Положение наших войск на южных подступах к Сталинграду очень серьезное. Идут тяжелые бои. Враг непрерывно атакует позиции, занимаемые подразделениями нашей бригады. Прибывающие рассказывают, что остатки подразделений находятся еще в районе совхоза им. Юркина и разъезда 74-й километр, где в боевых порядках значительно ослабленных 204-й и 138-й стрелковых дивизий удерживают оборону. Приказа об отходе нет. До последнего танка, до последнего воина будут удерживать занимаемые рубежи. Подходят все новые части и соединения наших войск, с ходу вступают в бой.
В поддень прибыли в Зеты две наши транспортные машины, возившие боеприпасы в батальоны и загруженные на обратный рейс ранеными, и одна санитарная машина из медсанвзвода с ранеными. Сопровождал их санинструктор Иванов.
Двое раненых скончались от потери крови в дороге. Их сгрузили и положили пока у ремонтной кошары до выяснения, где их хоронить. Остальных бинтовал вместе с Ивановым, поправлял шины, некоторым заново наложил. Большинство раненых были тяжелые: обожженные, с переломами костей, повязки пропитаны кровью. Лежали на соломе в кузовах машин, в санитарной машине, на носилках. Всех наших потряс вид и страдания этих искалеченных людей. Рекомендовал везти раненых на Тундутово, а если там не удастся сдать их, то на Красноармейск по уже знакомому мне маршруту. Туда они и выехали.
