Кирилл Николаев - Жизнь и смерть Эдуарда Берзина. Документальное повествование
Честно скажу, я был поражен его манерой разговора, той простотой, с которой он держался не только с бывшими заключенными, но и отбывавшими заключение, причем в основном осужденными не по политическим статьям».
В 1935 году Гудименко досрочно освободили с учетом зачетов за перевыполнение норм выработки и примерное поведение. Он женился, затем родилась дочь. Как вольнонаемный Гудименко собрался с семьей в первый отпуск на материк. «И каково же было мое удивление, — вспоминал он потом, — когда меня неожиданно пригласили в Дирекцию Дальстроя, где проводили в кабинет Э. П. Берзина. Он вышел из-за стола и поздоровался со мной за руку. Потом, усадив рядом с собой, стал расспрашивать о работе, о семье, о том, кто у меня есть на материке, что я думаю делать в будущем. Беседа длилась минут двадцать пять. Э. П. Берзин говорил неторопливо, негромко, но очень участливо, с какой-то заботой. Затем он попросил секретаря принести, по всей видимости, заранее приготовленный конверт и, вручив его мне, сказал:
— Это тебе от дирекции за твой честный труд!
Выйдя из кабинета директора Дальстроя, я шел словно окрыленный под впечатлением доброй встречи и оценки моей работы, так что даже забыл про врученный пакет. Потом вспомнил о нем, вскрыл. В пакете, кроме денежной премии, было указание Московскому представительству Дальстроя о выдаче мне бесплатной путевки в Ялтинский дом отдыха».
В этих словах простого шофера, малообразованного человека-трудяги, как и в ранее приводившихся воспоминаниях гидрографа Тренина, встает образ этакого полководца крупной промышленной армии. О таких людях — ярких выразителях патерналистской психологии, русский поэт сказал когда-то: «слуга — царю, отец — солдатам». Именно так директора особого треста в середине 30-х годов воспринимали многие заключенные. Точно так же его воспринимали и многие вольнонаемные специалисты.
Вероятно, сам Берзин до определенной степени искренне верил, что лагеря системы ОГПУ — НКВД в полной мере могут быть не только трудовыми, но и «исправительными». То есть с помощью тяжелого физического труда «контрреволюционера» (в большевистском понимании этого слова) можно исправить и сделать из него полноценного «строителя коммунизма».
Подобную мифологизированную идеологию усиленно вдалбливали в головы заключенных их лагерные «воспитатели-исправители». Поэтому в воспоминаниях того же шофера Гудименко можно встретить и такие вот слова:
«В Дальстрое во времена Берзина существовала система перевоспитания, которая должна была вернуть сбившегося с пути человека на нормальную дорогу. Положительных примеров было немало. Бывшие уголовники (среди них и водители) становились стахановцами, рекордистами. Они вызывали с материка своих жен, детей и продолжали жить и работать на Колыме по вольному найму. Я хоть и не был уголовником, но относился к числу «сбившихся о пути». После освобождения меня считали «исправившимся», но не все доверяли: ведь как-никак, а я находился в заключении, хоть и был расконвоированным, имел свободу передвижения, водил машины по трассе. Иной раз меня это раздражало, обижало. А вот так получилось, что Э. П. Берзин верил мне больше всех. И я не мог не оправдать его доверия!»
Конечно же, подобные взгляды у заключенных формировались не без влияния так называемой «воспитательной» работы, которую вел в лагерях культурно-воспитательный отдел (сокращенно: КВО) Севвостлага. С этой целью, как уже говорилось, КВО стал издавать газету для заключенных. В каждом лагере была открыта культурно-воспитательная часть (КВЧ). Обычно туда назначали работать кого-то из наиболее грамотных заключенных. Правда, как правило, осужденные га» политическим статьям к подобной работе в лагере не допускались.
В отчете Дальстроя за 1933 год самокритично оценивалась эта работа:
«1932 год, год возникновения крупного лагеря буквально на пустом месте, не мог дать хорошо поставленной культурно-воспитательной работы. Еще не подобрались кадры, еще не было жилищных условий для ведения самой элементарной культработы. 1933 год был годом решительного сдвига в этой области. Из прибывающих контингентов, а также путем выпуска слушателей курсов воспитателей, подобрались кадры. На командировках организованы клубы и красные уголки. В Нагаево открыты два центральных клуба — один УСВИТЛ, другой — профорганизации»60.
Клуб УСВИТЛ предназначался, прежде всего, для работы со стрелками охраны лагерей. Здесь, в этом клубе, в 1933 году был организован даже театральный коллектив. Начальником клуба в то время был заключенный П. И. Семержис. Среди актеров первой театральной труппы несколько человек также были заключенными. Этот театральный коллектив давал спектакли в здании клуба для жителей Нагаево, а затем стал выезжать и выступать перед вольнонаемными и заключенными строящейся автодороги.
«Тройки» и особое совещаниеНекоторая либерализация отношения к заключенным в Северо-Восточных лагерях, наметившаяся в 1932–1933 годах, ничуть не умерила рвение карательных органов в отношении тех граждан СССР, которые находились на свободе. Причиной такой, казалось бы «непоследовательности» было четкое разделение функций различных служб внутри этих органов.
В ОГПУ, которое в 1934 году было преобразовано в НКВД, существовали независимые друг от друга и не подчинявшиеся друг другу самостоятельные службы (управления), которые занимались разными этапами репрессии человека, превращая его в заключенного.
Первая служба — оперативно-следственная (в разные времена носила разные наименования). Работники этой службы выявляли подозреваемых преступников (подлинных или мнимых), арестовывали их, вели допросы и другие следственные действия. Когда все обстоятельства преступления (повторимся: не важно — подлинного или выдуманного) были выявлены и оформлены в виде «Следственного дела», документы нужно было отправлять в суд.
По идее, все суды в СССР были независимы: они и формально не входили в ОГПУ — НКВД. Но, во-первых, независимость эта была лишь декларирована. Фактически же суды, как и другие составляющие карательной системы советской страны, строго подчинялись партийным установкам. Если партия провозглашала необходимость усилить борьбу с «контрреволюционерами», то НКВД и суды были обязаны выполнять эти директивы.
В судах все же находились добросовестные люди, которые, если органы НКВД подсовывали им уж очень халтурно состряпанные деда, оправдывали обвиняемых или возвращали дела на доследование. (В дальнейшем повествовании мы встретим такие факты.) Чтобы избежать подобных, с точки зрения органов следствия НКВД, — неприятностей, было бы хорошо не отправлять «дело» в суд, а рассмотреть его внутри самого НКВД. Именно в этих целях в недрах ОГПУ — НКВД и были созданы так называемые «внесудебные органы». На высшем уровне, в самом ОГПУ, а затем в Наркомате действовало «Особое совещание». На нижестоящей ступени — в республиках, краях и областях — это были так называемые «тройки».
