А. Махов - Джорджоне
(Пер. Е. Солоновина)
Его заинтересовало также восстание флорентийских чесальщиков шерсти — Ciompi под водительством Микеле ди Ландо. Но обе истории закончились печально: первый герой пал от рук заговорщиков и не довёл дело до конца, а второй и вовсе предал товарищей по борьбе.
Не найдя в настоящем достойных примеров для подражания, он обратился к древней истории и после бесед с Леоном Эбрео задумался над судьбой еврейского народа, вечно гонимого, но не сломленного духом и сохранившего верность своим традиционным устоям и заветам праотцев.
Он погрузился в чтение Ветхого Завета, что потребовало от него немалых усилий. Его привлёк образ могучего Самсона, наделённого сверхъестественной силой. Филистимляне, замышлявшие поработить иудеев, боялись его. Но подосланной к нему красавице Далиле удалось украдкой отрезать ему волосы, и Самсон, утратив заключённую в них силу, был пленён врагами.
Женское начало взяло верх над хвалёной мужской природой. Джорджоне отказался от идеи воплотить образ кого-то из признанных ветхозаветных героев. Он посчитал, что для выражения мужской физической силы, крепкой, как сталь или гранит, скорее подходит скульптура, нежели живопись с её гармоничными цветовыми решениями и тональными переходами. И оказался прав.
Вскоре Микеланджело водрузил своего Давида на площади Синьории, а спустя чуть более четырёх десятилетий изваял мощную фигуру сидящего на троне Моисея, установленную в римской церкви Сан Пьетро ин Винколи как символ мудрости и несгибаемой воли предводителя своего народа.
Сила духа — вот что могло интересовать поэтическую натуру Джорджоне, подсказавшую ему остановиться на женском образе, поскольку именно женщина является прародительницей всех живущих на Земле и хранительницей семейного очага, независимо от её национальной принадлежности. А потому именно она больше подходит на роль подлинно народной героини, способной пожертвовать жизнью ради спасения своих детей.
Заметим, что в поисках героя Джорджоне показал себя истинным христианином в преклонении перед Богородицей, как это ярко выражено Беллини в алтарном образе Сан Джоббе. А вот при посещении соседней синагоги его неприятно поразило то, что мужчины и женщины молятся порознь — в отдалении друг от друга.
* * *
В книге «Песни Песней Соломона» из Ветхого Завета его покорила фигура страстной и целомудренной девушки Суламифи. Её красота и всепобеждающая любовь, величие и чистота чувств не могли никого оставить равнодушным. Однако его интересовала не только красота, но и способность героини решиться на смелые деяния во имя добра и победы над злом. Он усомнился в наличии таких качеств у красавицы Суламифи. Те же сомнения вызвала у него верная традициям Руфь.
Его героиней могла бы стать мужественная Дебора, пророчица, вдохновенная поэтесса и истая служительница Яхве, — эдакая израильская Жанна д’Арк, которая увлекла за собой народ на борьбу за свободу. Но её неистовство и мистика пророчеств отпугнули Джорджоне.
С неменьшим интересом он ознакомился с запутанной историей красавицы Эсфири, жены персидского царя Артаксеркса, от которого она скрыла своё иудейское происхождение. С помощью хитрости, интриг и обольщения она спасла свой народ от неминуемого уничтожения, чему посвящён один из самых светлых и радостных у евреев праздников — Пурим, «Праздник судьбы».
Незадолго до Рождества Джорджоне довелось побывать у знакомых в гетто на празднике Ханука, весело отмечаемом евреями как праздник света. Его очаровала черноокая Ревекка, гордая и неприступная, как скала. Он поддался бесшабашному веселью людей, чтивших свои древние традиции. Они водили хороводы, распевали песни на своём языке, угощали необычными яствами. Венецианцы, соблюдавшие строгий пост перед великим христианским праздником Рождества, с завистью поглядывали на соседей, веселившихся который день подряд. Его особенно поразили молодые евреи — все рослые, статные, как на подбор, с резко очерченными чертами лиц. Вот кому со временем придётся побороться за землю обетованную.
Джорджоне не отходил ни на шаг от прелестной Ревекки. Но всякий раз, когда он, будучи в подпитии, пытался её поцеловать, она выскальзывала, словно ящерица, из его объятий, одаряя взамен улыбкой с хитрецой.
На следующий день Ревекка предложила вспомнить детство и сыграть в жмурки. Надев ему на глаза чёрную повязку и раскружив, велела искать себя, то и дело хлопая в ладоши и окликая его из разных углов. Почуяв подвох, Джорджоне сдёрнул повязку и увидел, что сидит на стуле, а под ним его шляпа с высокой тульей всмятку. Раздался смех, и след плутовки простыл. Меньше всего ему хотелось стать посмешищем милой бестии.
По окончании празднеств все участники, как один, тут же приступили к привычным делам. И только впечатлительная натура Джорджоне никак не давала ему прийти в себя: всё валилось из рук. Тогда, взяв лютню, он принялся подбирать мелодию на слова:
О хитрая, Ревекка,
Откликнись на зов сердца!
Не выдержав, он направился в гетто на поиск пленившей его девушки. Но от прислуги узнал, что на следующий день после окончания Хануки отец увёз дочь в слезах на помолвку в Феррару.
Джорджоне никак не ожидал такого финала праздника. Нет, он не завидовал судьбе богоизбранного народа: тяжкие испытания, выпавшие на его долю, вряд ли бы выдержал любой другой народ, не говоря уже об изнеженных венецианцах.
И всё же библейская героиня Эсфирь с её хитростью и даром обольщать не вдохновила Джорджоне. Ему, видимо, не раз приходилось попадать в тенета женского коварства, как и в случае с Ревеккой, после чего его доверчивая душа испытывала горькое разочарование. Утешение он находил в так называемых «каменных» канцонах Данте:
О Бог любви, ты видишь, эта дама
Твою отвергла силу в злое время,
А каждая тебе покорна дама.
Но власть свою моя познала дама,
В своём лице увидев отблеск света
Твоих глубин; жестокой стала дама.
Людское сердце утеряла дама.
В ней сердце хищника, дыханье хлада.
Средь зимнего мне показалось хлада
И в летний жар, что предо мною — дама.
Не женщина она — прекрасный камень,
Изваянный рукой умелой камень.
(Пер. И. Голенищева-Кутузова)
После долгих раздумий он вновь перечитал нужные страницы из «Книги Иудифи» и остановил свой выбор на этой молодой иудейке, хотя, как пояснил ему знакомый раввин, подвиг Юдифи вызвал в моральном отношении некоторые сомнения, ибо древнееврейский текст книги утрачен и сохранились лишь его переводы на греческий и латынь. По этой причине палестинские правоверные евреи не считают «Книгу Иудифи» священной, в отличие от католической церкви.40 Но это его ещё пуще подзадорило.
