Григорий Сивков - Готовность номер один
Комэск быстрым маневром уходит из-под огня зенитки. Он у самой цели. И вдруг попадает в перекрестие нескольких огненных трасс. Его самолет загорается от прямого попадания снарядов. Пламя сбить не возможно: мала высота. Выпрыгнуть с парашютом тоже нельзя, да еще на чужой территории - это плен. И капитан Васильев направляет объятый пламенем штурмовик в гущу самолетов противника.
Я вижу слева внизу столб огня. Горящие обломки самолетов огненными клочьями катятся вдоль стоянки. Я был так поражен геройской гибелью своего командира, что упустил момент сбрасывания бомб.
Ошеломленные товарищи тоже замешкались на мгновение. Они тоже видели, как, не колеблясь, отдал свою жизнь за Родину ее отважный сын Вениамин Федорович Васильев, повторивший подвиг Гастелло.
Очнувшись от мгновенного оцепенения и поняв смысл происшедшего, ребята пришли в страшную ярость. Всю мощь своих пушек они обрушили на зенитную батарею, не обращая внимания на смертоносные трассы "эрликонов".
Огонь вражеских зениток заметно ослабел. Со второго захода мы сбросили бомбы и со снижением до нескольких метров ушли домой, унося с собой очередную горькую весть о гибели своего командира эскадрильи.
Было это 11 июня 1942 года.
После перебазирования на аэродром Трехизбенка у нас уже оставалось совсем мало самолетов. Полк нес большие потери.
- Надо менять тактику!
- Попробуем летать на большой высоте, - предложил Федя Картовенко, по характеру спокойный и твердый, как скала, прирожденный летчик-бомбардировщик. - Ведущий, имея оптический прицел, сбросит бомбы. А по его команде и мы - ну, как раньше, на СУ-2.
Командование полка отнеслось к этому одобрительно. На очередное задание пошли мы шестеркой на высоте 1200 метров. Лидером был седьмой, шедший впереди всех самолет СУ-2.
Я шел слева вторым ведомым. Вася Локаткин был за мной - замыкающим и, как всегда, отставал от строя метров на пятьдесят. Нехорошая это привычка...
"Ну, думаю, зря, Вася, пренебрегаешь советом Ивана Раубе. Чуть-чуть отстал от других - и поминай как звали..."
В полку почему-то все называли Локаткина Васей, хотя его настоящее имя Семен. Он мог великолепно летать, был отважным парнем, но эта его привычка...
Вышли на цель. Отбомбись по танкам и уходим домой.
Ведущий развивает максимальную скорость. Мотор моего самолета плохо тянет. Я отстаю, а Локаткин где-то совсем позади.
- Вася, прибавь газу! - хочется мне крикнуть, но на моей машине нет передатчика.
Сбавляю немного скорость в ожидании Васи.
Откуда-то сверху, точно коршуны, кидаются на нас "мессеры". Атакуют Васю, клюют его из пушек один за другим.
Самолет Локаткина загорелся, вошел в штопор и врезался в берег Донца, на территории, занятой противником.
"Теперь, думаю, очередь за мной".
На меня идут три "мессера". Они заходят слева.
Удачно маневрирую. В крыле пробоины, но самолет идет нормально. Вдруг справа удар по бронестеклу. В кабину летят осколки. А "мессер" отваливает с набором высоты. Одно мгновение без маневра и опять - удар под самым полом кабины. Мне показалось, что оторвало ногу. Смотрю в кабину и не ощущаю ее. Шевелю ногой - цела. И тут сверху опять удар, как палкой по голове.
Темнеет и все плывет перед глазами. Усилием воли отгоняю противное ощущение полуобморока. Словно в тумане различаю приборы. Пробую управление, самолет послушен. "Значит еще не все... Поближе, давай к матушке-земле, пока не поздно..."
С крутым доворотом ухожу влево вниз на бреющий полет.
"Добить не успеют... Скоро Донец.. Сяду у своих..."
"Мессеры" почему-то отстают.
Вот и Донец. Мелькают крыши домов и сады городка Красный лиман. Позади последние домики.
Шасси! (Почему я решил садиться на колеса не понимаю до сих пор. Ведь это опасно: самолет весь избит и неизвестно, какая площадка). Выпускаю шасси и сажусь. Как ни странно все в порядке.
Открыл фонарь. Не успел вылезти из кабины, к самолету подскакивают два всадника и кричат:
- Подожди, не вылезай!
Девушка с медицинской сумкой взбирается на крыло.
- Весь в крови, - говорит она.
Удивляюсь, откуда может быть кровь. Девушка помогает мне снять шлемофон.
Ее и мои руки становятся красными от крови.
- Сиди спокойно,- говорит она, - пока не перевяжу.
Перевязали меня на скорую руку. Усадили верхом на лошадь и привезли в кавалерийскую часть.
Там уже врач обработал рану по всем правилам. Ранение оказалось пустяковым.
- Осколки бронебойной пули задели голову, - сказал врач. - На земле еще куда ни шло, а в воздухе...
Кавалеристы притащили тарелку наваристого борща.
- Перекуси, браток, и поспи пару часов. Телеграмму в полк мы уже дали. Скоро будет самолет.
Часа через три прилетел Саша Гуржиев на санитарном самолете. С начала войны он летал в полку на бомбардировщике, а теперь, после ранения, его перевели на санитарный самолет. Вместе с ним прилетел Тима Гуржий. Все штурманы убыли в другие полки. А Тима остался, хотя и адьютантом эскадрильи, но все же в своем родном 210-м полку!
Входят они в избу и, слышу, спрашивают:
- Где тут наш Локаткин?
Отвечаю:
- Здесь только я, а Локаткина нет. Погиб он...
- Вот так штука! - восклицает Тима. - Да ведь эта забинтованная голова и вправду принадлежит Сивкову!
- А мы тебя уже похоронили, - говорит Саша Гуржиев. - Паша Старцев сказал, что видел, как ты врезался в землю на берегу Донца...
- Это был самолет Васи... А я вот пока здесь...
Летим домой. Тошнит и выворачивает всего наизнанку.
- Что это со мной? - говорю ребятам. - Никогда такого не было даже в воздухе.
- Так бывает после контузии, - отвечает Тима. - Ничего, до свадьбы заживет!..
Первый раз в жизни очутился я в лазарете. Пробыл там целых три дня. Время коротал вместе с опытным летчиком, командиром звена Иваном Карабутом. Его самолет подбили накануне. Сел он на вынужденную на нейтральной полосе.
Иван рассказывал:
- Угораздило же сесть у такого изгиба линии фронта. По одну сторону наши, по другую - фрицы. Пополз до своих, фрицы начали поливать из пулеметов.
Хорошо, что Иван Ерошкин выручил. Он с истребителями прикрывал нашу группу. Покружился на своем "ишачке" надо мной, видно, понял в чем дело, и давай бить из пулеметов по лесочку, где засели фрицы. Вот тогда и пополз я быстро до своих, но осколок все же угодил в ягодицу.
После лазарета еще болтались мы без дела с Иваном. Ему нельзя сесть из-за ранения в кабину самолета. Он мог только ходить или лежать на боку, даже пищу принимал стоя. А я шлемофон надеть не мог...
Жаркий июльский день. Мы проводили ребят, улетевших на очередное боевое задание. И, понурив головы, бредем к землянке. Там прохладно и можно, пока возвратятся наши ребята, подождать минут сорок.
