Марианна Колосова - Вспомнить, нельзя забыть

Погасла даль. Вечерний крепнущий мороз
Дыханьем смерти овевал сибирский край.
Тянулся лентой бесконечною обоз,
И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

И ехали они… в шинелях, в башлыках…
Смятенье сильных душ! Сплетенье многих воль…
Как передать в моих коротеньких строках
Изгнанников тоску и побежденных боль?

Обида глубока, и в каждом сердце стон,
И в каждом сердце страх кричит: не отставай!
Похолодел наган, и потускнел погон,
И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

О, страшный путь! Мороз. Байкал. Леса.
А лошади совсем повыбились из сил…
Так трудно доставать им сена и овса:
Военный вихрь сердца крестьян ожесточил.

Без лошади — конец. Без лошади — пропал:
Узлы, домашний скарб, всё из саней бросай!
Идёт за ними враг. И это каждый знал.
И повторялся крик протяжный — «понужай-ай!»

Вот на один момент разрознился обоз:
Упала… Не встаёт… Ну, поднимись, Гнедко!
Молчит в санях жена. В душе не стало слёз,
И прошлое, как сон, маячит далеко…

Упала… Не встаёт… Смерть глянула в лицо.
И бледный офицер не смотрит на жену.
Когда умру, на небесах перед Творцом
За этот миг врагов я прокляну!!

И он с мольбой смотрел на проезжавших мимо…
И плакали в санях испуганные дети…
На что надеялся? Затравленный… гонимый…
О чём он думал? Бог тому свидетель!

И проезжали все, поспешно отвернувшись…
В степи чуть-чуть завихрился буран.
И бледный офицер, в молчаньи, задохнувшись,
Застывшею рукою выхватил наган!

Два выстрела! Замолкли плачущие дети…
Один в жену… и крик короткий — «ай!»
Себе в висок… Был Бог тому свидетель,
Да страшный крик протяжный — «понужай-ай!»

Он был из конной разведки,
Пойман близ города был.
Враг его выстрелом метким
Лошадь под ним убил.

Лютых врагов было много.
Пешего взяли легко.
Губы сомкнулися строго…
Взгляд далеко… далеко…

Руки веревкой скрутили,
В город его повели,
Злобно прикладами били…
Медленно… медленно шли.

И рукояткой нагана
Злобный, свирепый чекист
Белого был партизана,
Русского бил коммунист.

И богохульствуя, грубо
Крест с его шеи сорвал…
Выбил несчастному зубы…
Медленно пальцы ломал…

Вытерпел лютую муку.
Знал он, не будет пощады.
Все же ни взглядом, ни звуком
Не выдал родного отряда.

В холодном подвале
Голодом долго томили.
Даже воды не давали!
В ночь на допросы водили.

Не устрашился он смерти
Не дрогнул под пыткою он!
Есть в наши годы, поверьте,
Рыцари прежних времен.

Мы страхом смерти объяты,
Не по дороге нам с ним:
Подвиг разведчика свято
В робких сердцах сохраним.

Тот, кто видел кровавое,
Никогда не забудет…
Это было в бронепоезде,
Где железные люди.

Паровоз в сталь закутанный
Как стальная коробка.
А внутри раскаленная
Дышит пламенем топка.

Ночь молчала спокойная,
Звезды ярко мерцали…
А в прокуренной комнате
На кого-то кричали!

А в прокуренной комнате
Кто-то страшно избитый,
Предстоял перед судьями
С головой не покрытой.

И губами распухшими
Шевелит еле-еле…
А от ветра за окнами
Тополя шелестели.

Русский Русского спрашивал
Бил за что-то жестоко.
Первый родом был с запада,
А второй был с востока.

Брата брат не помиловал,
Присудил его к смерти…
Повели к бронепоезду,
Где не люди, а черти!

И когда осужденного
Подвели к паровозу,
Вспомнил он неожиданно
Чью-то белую розу…

Вспомнил милую девушку
Взгляд спокойный, лучистый
Вспомнил тонкие пальчики…
И рапсодию Листа…

И прекрасному прошлому
Улыбнулся он робко…
И швырнули несчастного
В раскаленную топку!

В этот миг мимо поезда
Шла солдат полурота,
Воздух нюхали с гоготом:
«Пахнет жаренным што-то!»

И не знали прохожие,
Что внутри, в паровозе
Кто-то умер с улыбкою
Вспоминая о розе…

Идет сегодня как вчера
И завтра тускло брезжит,
Но голубые вечера —
Мне шепчут сказки те же…

Свеча неяркая горит,
И в печке угли тлеют.
Вдруг сердце больно защемит
И щеки побледнеют.

Нахлынет дикая орда
Воспоминаний смутных.
Я в одиночестве горда!
Мечты мои минутны…

То на момент склонится мать
Над белым изголовьем,
И я начну о ней рыдать
С тоскующей любовью.

То блеск орлиных смелых глаз,
Зажжет меня безумьем!
Я впадаю всякий раз
В глубокое раздумье.

То вдруг мечтаю об одном.
Чтоб зарыдала скрипка:
«Любовь одна, а что потом,
То ложь или ошибка!»

То вдруг пригрезится тюрьма.
Решетка на оконце.
А в одиночке я сама
С тоской об ярком солнце.

И только загорится день,
Я слышу крик орлиный.
Там ты, в папахе набекрень,
На тачке возишь глину.

И не проходит даже дня,
Чтобы певец-кудесник —
Ты не ободрил бы меня
Лихой казацкой песней!

И только чуть не доглядит
Суровый глаз чекиста,
Через окно ко мне летит
Любовная записка.

Любовь под сводами тюрьмы
Прекрасна, о, поверьте!
Как весело смеялись мы
В лицо старух? — смерти!

Ты не боялся умирать,
О, мой певец-кудесник!
И мне уж больше не слыхать —
Лихой казацкой песни…

Идет сегодня как вчера
И завтра тускло брезжит,
Но голубые вечера
Мне шепчут сказки те же…