Борис Смирнов - Воспоминания склеротика
Другой мой сотрапезник, с которым мы посещали ресторан в какой-либо иной день, Владимир Александрович Сахновский. В разговоре с ним, в основном, говорил я. О своём театре, о делах на Украине, о творческих планах.
Однажды, а было это где-то в году 1968 или 69-м, при посещении этого прелестного заведения с Владимиром Александровичем, за соседним с нами столом беседовали двое: уже популярный тогда танцовщик Барышников и девушка, которую я плохо разглядел, сидя спиной к молодым людям. Между Барышниковым и моим педагогом возник небольшой пантомимический разговор. Танцовщик на пальцах объяснял, что надо помалкивать по поводу того, что он позволил себе съесть со стаканом лимонада пирожное. Владимир Александрович понимающе кивнул и поднял два пальца вверх, как бы произнося клятву. Доев запрещенное соблюдающим фигуру танцовщикам лакомство, Барышников со своей спутницей покинули ресторан. Через минуту рядом со столом появилась молоденькая официантка. Она чуть ли не со слезами в глазах воскликнула: - ну как не стыдно людям? Ушли и не расплатились! – Успокойтесь, милая девушка – сказал, улыбаясь Сахновский. Сколько они вам задолжали? – Один рубль. Бутылка лимонада и два пирожных. – Я за них заплачу. Вот возьмите. -- И он протянул официантке новенькую рублевую купюру.
Девушка небрежно сунула деньги в карманчик фартука и направилась к кухне. – Одну минутку – остановил её Владимир Александрович. – Я на Вашем месте с этим рублем обращался бы поаккуратнее. Более того, Вам следовало бы написать на нём, что уплачен он за знаменитого танцовщика Барышникова. Смею Вас заверить, что через несколько лет этот рубль пожелает купить у вас самый богатый музей мира и за большие деньги.
Девушка стала рыться в своём кармане и, разыскав рубль, свернула его вчетверо и спрятала в самое интимное место, куда женщины обычно прячут дорогие им вещи, поближе к груди. Мне неизвестно, сохранила ли официантка эту, попавшую к ней столь необычным путем, реликвию. Но будущий музей всемирно известного балетмейстера может принять это к сведению.
Но не только наши педагоги памятны мне, и не только они создавали необыкновенную академическую атмосферу ЛГИТМиКа - Ленинградского Государственного института театра, музыки и кино. Мы всегда спешили в толпу студентов, окружавших плотным кольцом знаменитого режиссера и художника Николая Павловича Акимова, каждая фраза которого становилась афоризмом и молниеносно разносилась по институту. С любовью и вниманием встречали в наших стенах обаятельного Василия Васильевича Меркурьева, любившего позу, и недоступного Игоря Олеговича Горбачева. Да, пожалуй, всех не перечислишь. Я близко сошелся с заведующим кафедрой театра кукол профессором Королевым Михаилом Михайловичем. У нас потом на долгие годы сохранились теплые отношения.
На подаренной мне уже в 1974 году своей книге он написал: «Борису Наумовичу с пожеланием счастливой творческой судьбы». Он был старше меня, и ему казалось, что моя театральная судьба только начиналась, хотя в это время у меня был уже 25-тилетний творческий стаж.
Я люблю всех своих однокашников, хотя с легкой руки нашей старосты Любочки Смирновой мы стали называть себя односалатниками. Во всяком случае, она так подписалась, поздравляя меня в своё время от имени курса с пятидесятилетием. Довольно часто, после экзаменов, мы заходили в прекрасный тогда ресторан дворца искусств, сдвигали два или три стола, рассаживались, и Люба делала заказ: - «два салата из огурцов и много, много вилок». С уверенностью могу сказать, что это был самый дружный в институте курс. Его знали как курс Сахновского, а потом за ним осталось навсегда наименование «шестой «а». Мы часто готовились к трудным экзаменам вместе. Когда предстоял государственный экзамен по марксизму, куда входили и политэкономия, и диалектика и прочее, мы собрались в аудитории и устроили театр по «пьесе» Ленина «Материализм и импириокритицизм». Были распределены роли Маха, Авенариуса, Беркли, Гегеля, Феербаха и других, и, конечно, самого Ленина. Мы спорили, отстаивая свои философские позиции. И надо сказать экзамен сдали прекрасно.
Я вас, мои «односалатники», помню каждого в отдельности, но здесь позволю себе остановиться лишь на одной нашей однокурснице.
Она пришла к нам на второй курс. Я, увидев её, решил, что на занятиях присутствует инспектор министерства высшего образования, поскольку выглядела она солиднее даже самых великовозрастных, вроде меня, и слово студентка никак не подходило этой красивой и серьезной даме. Позже я узнал о её судьбе, и стало ясно, почему она запоздала с обучением в институте. Но знал я о ней только самое главное: узница Сталинских лагерей, бывшая актриса. Более обстоятельно о её судьбе я прочитал в биографическом романе «Жизнь сапожок не парный». Её автор Тамара Владимировна Петкевич, мой близкий друг, не только раскрыла страдания женщины от унижения, несвободы, сломанной жизни, но и проявила незаурядный писательский талант. С радостью и гордостью я узнал, что за эту книгу она получила высший орден Польши. Хотелось бы дождаться известия о том, что и Россия по достоинству оценит эту прекрасную работу и подвиг женщины, сумевшей после стольких переживаний и оскорблений человеческого достоинства остаться добрым, отзывчивым, искренним и красивым человеком. Её тяжкий опыт и доброта помогли нашей подруге и сокурснице Леночке Симанович, когда арестовали её мужа, поэта Анатолия Бергера за «не очень советские» стихи и самиздат. Об этом Леночка с благодарностью вспоминает в книге своего супруга «Смерть живьём». Как бесценный подарок, я храню подаренную Тамарой Владимировной книгу с трогательной надписью: «Дорогому Бореньке и его семье! Доброму, щедрому моему сокурснику с самыми добрыми пожеланиями сил, здоровья, счастья!» Для меня это большая честь, что судьба свела с такими людьми, как Тамара Владимировна и моими любимыми «односалатниками» - театроведами бессмертного «шестого – А» питерского ЛГИТМиКа. Счастья вам, ребята!
МАРШ МЕНДЕЛЬСОНА
Кому судьбою непременной
Девичье сердце суждено,
Тот будет мил на зло вселенной,
Сердиться глупо и смешно.
А. С. Пушкин
Мама моя Смирнова Юдифь Яковлевна, урожденная Агинская, имела в Симферополе многочисленную родню. В начале шестидесятых годов, когда ей надоела моя холостяцкая жизнь, она организовала первую в СССР «брачную контору» с огромной сетью агентов, состоящей из этих самых родственников. Причем таких дальних, что я не узнал бы их, даже разглядывая в телескоп, поскольку многих никогда не видел в глаза. Возможно, кровь у меня с родичами была одна, но вкусы совершено разные. Один мой троюродный дядя меня учил: - не вздумай брать в жены сильно красивую. Эти женщины ленивы, капризны и непостоянны. Не надо конечно искать уродину. Лучше всего такую серенькую, неприглядную. А если тебе понадобится, чтобы она вдруг, на день-два стала красавицей, так заплати пятерку парикмахеру и надень на неё новое платье. - Я маме сказал, что найду жену себе сам, но если ей очень хочется чем-то занять престарелых родственников, то пусть они предлагают только красивых (троюродный дядя меня не убедил). Раз в две недели мама меня тащила в гости к кому-нибудь из родни, говоря: - мы давно не были у дяди (давно – это лет восемь или десять). Приходим с визитом к маминому двоюродному брату. Меня сажают за стол, рядом с какой –нибудь девицей, которая мечтает выйти замуж столько же лет, сколько я не видел своего дядю. После обильного ужина мама, как глава этой «брачной конторы», произносит: - Ну, что вам сидеть и слушать наши стариковские «майсы», пойдите погуляйте, у вас найдется о чем поговорить. -- И я с девицей выходил на улицу. В недлительной прогулке выяснялось, что она сильно образованная, но глупая, как пробка. На моё сообщение, что я артист театра кукол, она безапелляционно заявляла, что это для мужчины унизительно и надо думать о смене профессии. Я тут же заканчивал прогулку тем, что доводил претендентку на мое сердце до дверей дядиной квартиры, а сам, не входя больше в гостеприимный дом, убегал к своим друзьям. Не стану повторять все глупости «невест», предложенных мне на выбор. Просто я ещё на несколько десятилетий перестал видеться с моими, так заинтересованными моей судьбой, родственниками. А мама, в конце -- концов, решила, что пятилетняя холостяцкая жизнь меня испортила, я уже неисправим, и прекратила всякие попытки кого-либо мне сосватать, не желая потом нести ответственность за меня, испорченного, перед молодой женой. Поэтому роль сватов взяли на себя мои друзья. Они, вероятно, меньше боялись, что им придется оправдываться потом перед моей супругой за то, что познакомили её с этим «артистом». Логика проста: наше дело познакомить, а ваше – решать. И познакомили-таки.
