Светлана Зубрилина - Владимир Высоцкий — жизнь, легенда, судьба
А второй финал — это Галилей, который прекрасно понимает, что сделал громадную ошибку: он отрекся от своего учения, и это отбросило назад науку. Последний монолог я говорю от имени человека зрелого, но абсолютно здорового, который в полном здравии и рассудке понимает, что он натворил…»
Владимир Высоцкий стал репетировать роль Галилея после Николая Губенко, который в 1968 году ушел из театра. Актеры и режиссеры говорят о том, что играть по чужим стопам очень трудно, всегда бывают потери по сравнению с первым исполнением. В других спектаклях, где Высоцкий играл за Н. Губенко: «Добром человеке из Сезуана», «Павших и живых», «10 днях…» — ему не удалось избежать подражания губенковской пластике, пафосу в чтении стихов. Но Галилей, первая большая роль, лепился Владимиром Высоцким из себя. Его герой не старел, игрался не столько характер, сколько тема поиска и сохранения истины. По словам Аллы Демидовой, вспоминавшей об этой роли Высоцкого, Галилей у Брехта — здоровый, умный человек, человек Возрождения, земной, напористый, не чуждый радостей жизни. Какое-то время эту роль в театре репетировал А. Калягин, запомнившийся своим монологом о виноградниках и молодом вине. У Высоцкого же Галилей начинал свой день со стойки на голове, с обтирания загорелого юношеского тела холодной водой и кружки молока с черным хлебом. Галилей Высоцкого был трагически осуждающим себя, гениальный искатель, он приходил к своему раздвоению не из-за старости, не из-за немощи и соблазнов плоти. Его ломает, насилует общество. Иногда власть оказывается сильнее разума… Именно так играл Высоцкий. «В первых спектаклях, — вспоминает А. Демидова, — мне казалось, ему (Высоцкому) трудно давались большие монологи, было излишнее увлечение результативным, реакциями, но я уже тогда почувствовала, как важно для Высоцкого сыграть не образ, а отношение к образу, попытаться разыскать через него философскую, нравственную основу жизни, используя этот образ для передачи своих собственных мыслей о проблемах сегодняшнего времени…»
Представим ниже отрывок из монолога Галилея, который исполнял Владимир Высоцкий, и комментарии артиста к нему.
«…Наука распространяет знания, добытые с помощью сомнений. Добывая знания обо всем и для всех, она стремится всех сделать сомневающимися. Но правители погружают большинство населения в искрящийся туман суеверий и старых слов! Туман, который скрывает темные делишки власть имущих. Наше новое искусство, сомнение, восхитило тысячи людей. Они вырвали из наших рук телескоп и направили его на своих угнетателей. И эти корыстные насильники, жадно присваивающие плоды научных трудов, внезапно ощутили на себе холодный испытующий взгляд науки.
Они осыпали нас угрозами и взятками, перед которыми не могут устоять слабые души. Но можем ли мы отречься от большинства — и все-таки оставаться учеными?..
Непостижимы движения тех, кто властвует над людьми! Благодаря сомнению выиграно право на то, чтобы измерять небо. Но, благодаря слепой вере, римская хозяйка все еще проигрывает борьбу за молоко!
Придет время, и вы откроете все, что может быть открыто. Но ваше продвижение в науке будет лишь удаленным от человечества! И непосредственно пропасть между вами и человечеством станет настолько огромной, что в один прекрасный день ваш торжествующий клич о новом открытии будет встречен всеобщим воплем ужаса!..»
«Любопытная деталь, — так комментировал этот отрывок Владимир Высоцкий на одном из концертов, — Брехт этот второй монолог дописал. Дело в том, что пьеса была написана раньше сорок пятого года. А когда была сброшена бомба на Хиросиму, Брехт дописал целую страницу: монолог об ответственности ученого за свою работу, за науку, за то, как будет использовано то или иное изобретение.
После этого звучит музыка Шостаковича. Вбегают дети с глобусами перед зрителями, как бы символизируя то, что все-таки Земля вертится. Фраза, которую приписывает толпа Галилею, будто он сказал ее перед смертью.
Вот это моя очень серьезная и любимая роль — Галилей в пьесе Брехта».
Каждая роль Владимира Высоцкого в постановке Театра на Таганке была неожиданной: неожиданной, что он ее играет; неожиданной, как он играет; неожиданной — по успеху, восторженному приему зрителей.
У многих вызвала удивление одна из его поздних работ — роль Лопахина в спектакле по А.П. Чехову «Вишневый сад», поставленном Анатолием Васильевичем Эфросом. В 1975 г. Ю.П. Любимов впервые надолго покинул Театр на Таганке: уехал в Италию ставить оперу Луиджи Ноно в «Ла Скала». Отправляясь туда, он предложил Эфросу поставить на сцене «Таганки» любой спектакль. Тот выбрал «Вишневый сад». Когда распределялись роли и начались первые репетиции, Владимира Высоцкого в Москве не было. «Я репетировал «Вишневый сад», — вспоминает режиссер Анатолий Эфрос, — он был в Париже. Играл Лопахина дублер. Я с ним долго работал, упорно, это был очень хороший артист — Шаповалов, мы замечательно репетировали. Но однажды на замечаниях после прогона или репетиции я почувствовал, как что-то странное меня притягивает к той части зала, в которой сидят актеры на замечаниях. Что-то меня притягивает именно туда. И я невольно начинаю говорить только туда. Говорю свои замечания, замечания… и постепенно начинаю видеть два каких-то невероятных глаза, впившихся в меня, — слушающих. Я не сразу сообразил — только потом — что Высоцкий приехал и пришел на репетицию. И он хотел в один раз догнать — вот он так меня слушал. Это было невероятно… Потом это воспоминание долго-долго из меня не выходило. Действительно, он догнал за несколько раз, и мне пришлось очень обидеть Шаповалова, потому что когда Высоцкий начинал репетировать, это было что-то неимоверное».
Работа над этой пьесой шла быстро, заинтересованно, с творческим азартом. По воспоминаниям коллег, которые работали с Владимиром Высоцким, в том числе Аллы Демидовой, игравшей в «Вишневом саде» Раневскую, Высоцкий очень быстро выучил текст и схватывал мизансцену.
А сам Высоцкий говорил об этой работе в одном из выступлений: «…Спектакль «Вишневый сад» — это была такая короткая работа… Я приехал откуда-то из поездки, репетировали спектакль уже другие актеры. Потом я вышел на сцену и попал в момент, когда Эфрос ходил с артистами. У Эфроса есть такой момент, когда он ходит по сцене вместе с актерами, о чем-то с ними разговаривает. Он не объясняет, что ты должен делать. Он просто наговаривает текст этого персонажа, и в результате что-то получается. Ты за ним смотришь, это очень заразительно в самом деле. Потом он сядет в зале и больше уже ничего не говорит. Может, он так только с нами работал, но вот смешение его режиссуры с работой артистов нашего театра имело удивительный эффект. Ведь этот спектакль у себя в Театре на Малой Бронной со своими актерами он не мог бы поставить. Все актеры привыкли играть Чехова в театре «с четвертой стеной», они произносят свой текст либо себе, либо партнерам. А в нашем театре есть такой прием — обращение в зал. И в этом спектакле очень многие чеховские монологи мы говорим прямо зрителям, не стесняясь, выходя из образа, разговариваем со зрителем, как и в других наших спектаклях.
