Виктор Тельпугов - Парашютисты
- Зажмурила.
- Свистят?
- Вот ты, Инка, настоящий поэт. Стихи писать пробовала? Признавайся. У тебя должно получиться.
- Если бы я писала, то только о любви.
- К Слободкину?
- Тише ты!..
- Не пугайся, все спят еще. А фамилия в общем-то не такая смешная. От слова "слобода" происходит?
- В одном из последних писем он признался мне, что в роте его все так и зовут - Слобода. Товарищи. Трогательно, правда? И не постеснялся сказать.
- Его, наверно, любят в роте.
При слове "любят" Ина вздрогнула, и ямочка на ее щеке снова медленно поползла под прядку волос, сквозь которые просвечивало заалевшее ухо.
- Не знаю. Наверно...
- А писем, значит, нет?
- Новых нет с того самого дня, а старые я все с собой привезла. Полчемодана, поверишь?
- Что-что? Полчемодана писем?! Счастливая ты все-таки, Инка. Самая настоящая счастливая.
Ина хотела было сказать, что именно так она и подписывала каждое письмо Сереже, но передумала, только еще раз вздохнула. Так глубоко, что прядка волос на миг отлетела в сторону. И мочки под ней больше не было. И глаза были совсем не узкие, как минуту назад. Голубые, широко открытые, они смотрели куда-то вдаль не мигая. Казалось, девушка боялась даже моргнуть: моргнешь - и сразу покатятся слезы, чистые, крупные, уже подступившие к горлу...
Заметив это, подруга спохватилась:
- А ведь утро совсем! Пора вставать. Девчата, подъем!..
Кособокий шалашик наполнился смехом, будто и не было никакой войны. Просто выехали девочки за город, и сейчас начнется счастливый, радостный день. Один из самых радостных и счастливых дней в жизни.
Только вот подняться трудно. Болят руки и ноги, все тело стонет, и ноет, и не желает слушаться. И все-таки - подъем!
- Подъем, подъем! Лесорубы!
Это бригадира голос. За ночь он немного устоялся, стал уже не таким писклявым, как накануне. От сырого, холодного воздуха появилась в нем даже чисто бригадирская хрипотца, которой вчера явно недоставало.
...Новое утро начинается в дубовом лесу. В пение птиц постепенно, исподволь, вливаются новые звуки. Поначалу очень робко, но с каждой минутой все увереннее слышится жужжание стальных пил, уханье падающих деревьев. Упадет спиленный дуб - будто глубокий вздох вырвется из дремучей чащи. И лесорубы вздохнут - на душе у лесорубов легче станет. Так и вздыхают они, девчата и лес, друг перед другом. Глубже всех Ина, конечно. И чаще всех.
- Ничего, Инка, не горюй, свидитесь еще,- утешает ее подруга.
- Я знаю, верю в свою судьбу. И вообще верю.
- Ну и правильно. Без этого жить нельзя. Особенно сейчас. Особенно нам, бабам.
Эти последние слова девушка говорит совершенно серьезно, будто и впрямь что-то сразу, одним мигом, переменилось в девчачьей судьбе навсегда. К беззаботной юности возврата нет и не будет.
Глава 7
Новое утро началось и в другом лесу. Только здесь не вставали сейчас, а ложились спать. Большой переход закончили парашютисты и с первыми лучами солнца, заглянувшего под кроны деревьев, остановились, попадали в траву, и казалось, никакая сила не в состоянии их поднять.
Но это только казалось. Уже через полчаса мертвецки уставших и сразу уснувших людей поставил на ноги чей-то тихий, еле слышный шепоток:
- Разведка вернулась...
Повскакали, будто и не было бессонных, голодных ночей и дней.
- Так быстро? Не может быть...
- Может. Докладывает уже командиру.
Солдатское ухо остро. Проверили - точно, докладывает, доложила уже разведка: линию фронта прошли сегодня ночью, сборный пункт бригады найден!
- А как же прошли? Непонятно что-то, ребята.
- Все понятно: линия - это в открытой степи, а здесь, в лесах и болотах, какая, к лешему, линия?
- А наши? Где они? Может, просто...
- Подъем! - Это уже старшина подводит итог дискуссии.
Опять легкими стали пулеметы, винтовки и диски. И ноги не вязнут больше в болоте. Может, кончилась эта проклятая трясина, и ноги на твердой земле? Может быть. Только этого сейчас уже никто не замечает. Конечно, под сапогом не асфальт, но шатается все быстрей и быстрей. Все легче.
Поляна, еще одна - лес заредел, засветлел, и вот побежал навстречу подлесок, река блеснула, открылось небо, чистое, большое, распахнутое, как парашют.
Еще минута, другая - и увидели наконец своих.
Кто-то крикнул "ура", и покатилось оно от солдата к солдату. Одно "ура" навстречу другому.
Даже Кузя, этот спокойнейший из спокойных, ковыляя, бежал впереди всех и что-то кричал, но и сам-то, наверное, не слышал собственного голоса в общем шуме. Еще через минуту его вскинули на руки, и тут у Кузи вдруг заболели сразу все его унявшиеся было раны.
- Тише вы, черти, тише!
Как терпел он и держался до сих пор, никому не показывая своей боли, одному ему и известно. И Слободкин такой же - весь в бинтах, как в пулеметных лентах, а марку держит.
Обидно, конечно, но ничего не поделаешь, недолго довелось Слободкину и Кузе участвовать в общем торжестве. Попали они в руки врачей.
Старшину Брагу тоже увели на перевязку, но он скоро опять появился в роте. Бегал, как всегда, хлопотал, проверял наличный состав. Когда была подана команда первой роте строиться, Брага уже все знал, вывел свой дебет-кредит.
Построились, по порядку номеров рассчитались. В полной тишине старшина доложил Поборцеву точно по уставу:
- Товарищ старший лейтенант, по вашему приказанию рота построена. В строю находятся...
* * *
Врачи разлучили Кузю и Слободкина. В лесу стояло несколько тщательно замаскированных палаток. Над ними витал резкий запах лекарств. Медики пустили в ход все свои зелья, лишь бы побыстрее вернуть в строй всех раненых, перераненных, отравившихся всякой всячиной, просто ослабевших.
Слободкин оказался в палатке один. Как только ему сделали перевязку, он почувствовал усталость, с которой уже не мог справиться.
"Не вставать, не ходить..." - это к нему относится или нет? Скорей всего не к нему, а может быть...
С этой мыслью он и уснул. Спал долго, наверное целые сутки или даже больше. Проснулся от звука двух голосов.
Один из них сразу показался Сергею очень знакомым. Прислушался. Ну конечно же дружка его хрипловатый глас!
Где-то совсем рядом, за колеблемой ветром стенкой палатки, кто-то, скорей всего врач, строго допрашивал Кузю:
- Вы сколько дней без врачебной помощи?
- Не знаю, доктор.
- Не знаете? Тогда я вам скажу. Три недели у вас осколок в мышце ноги, минимум! С этим не шутят. Что с вами делать прикажете?
- Осколок достать, меня отпустить...
Слободкин решил идти на выручку к другу. Поднялся, добрел до соседней палатки, присел перед входом на корточки. Из-за спины доктора на него смотрели глубоко ввалившиеся, потускневшие глаза Кузи. Тот увидел приятеля, сделал движение, чтобы подняться, но смог только улыбнуться - руки врача властно легли на его плечи.
