Генри Мортон Стенли - В дебрях Африки
Стрелы туземцев – из темного дерева, длиной в 60 см или около того, очень тонки, острые концы их подвергают медленному отвердению путем длительного прогрева их в горячем воздухе над очагом хижины. С другого конца в стреле надрезывают продольную щель, в которую вставляют листок, для большей правильности полета. На 12 мм повыше заострения, тонкого, как игла, расширенная часть вырезывается сердечком длиной в 5 см и с внутренней стороны покрывается мелкими зарубками. Эти-то головки стрелы и обмакиваются в клейкое вещество, о котором говорилось выше. Другие, виденные мной, бывают покрыты слоем чего-то черного, в свежем состоянии напоминающего шведский деготь, но с очень неприятным запахом. Приготовленные таким образом концы стрел обвертываются зелеными листьями, связываются в пучки и тогда уже вкладываются в колчан, где помещается их до ста штук. Мелочная заботливость, с какой дикари обвертывают каждый наконечник своих стрел, заставляла нас крепко призадумываться, и беспокойство за раненых все увеличивалось.
Лук длиной в 90 см, из темного и чрезвычайно твердого дерева. Тетивой служит широкая лента из тростника, тщательно отполированного. Пробуя стрелять из такого лука, в первый раз на расстоянии двух метров, я насквозь пробил деревянной стрелой жестяную коробку с крышкой. Выстрелив вверх, я видел, как стрела пролетела выше самых высоких ветвей и упала по ту сторону дерева, стоявшего от меня за 180 м. Оружие это нешуточное, и нет сомнения, что на близком расстоянии и вследствие сильного толчка, сообщаемого этим луком, стрела может насквозь пробить грудь человека. В расстоянии 120 шагов я промахнулся в птичку всего на 3 см.
15 августа в полдень первая колонна, под начальством дежурного Джефсона, выступила за ограду деревень Ависибба. Один из пленников сказал, что несколько выше по реке мы встретим еще три водопада. Согласно данным мной инструкциям, мистер Джефсон должен был следовать берегом и к 2 часам 30 минутам пополудни сделать привал, выбрав для этого удобное место. Я же со своей флотилией, состоявшей теперь из «Аванса» и четырнадцати пирог, оставался на месте, покуда капитан Нельсон с арьергардом очистит лагерь. Так как лодки подвигаются быстрее пешеходов, я рассчитывал все-таки опередить их и, пройдя водой с час, стать на якоре и подождать Джефсона. Эти распоряжения были в точности переданы и растолкованы всем старшинам.
Так как на утренней перекличке пятерых не досчитались, то следовало бы предупредить всех, что выступление назначено в полдень. Пропавшие возвратились в 10 часов утра. Такая неисправимая привычка отлучаться без спроса приводила меня в отчаяние, и я их хорошо обругал. Собственно говоря, мне пора было бы привыкнуть к этому, потому что занзибарцы, несмотря на мои внушения, продолжали вести себя с полнейшею беззаботностью; с их стороны это была не храбрость и не отсутствие опыта, но решительно неспособность помнить, что опасность угрожает каждую минуту, и забвение того, что уже происходило в этом смысле.
У зверей бывает инстинкт, постоянно заставляющий их быть настороже; но эти люди не одарены, по-видимому, ни инстинктом, ни разумом, ни понятием, ни памятью. Это существа вполне безмозглые. Как ни убеждаешь их опасаться многочисленных врагов, притаившихся всюду, как ни грозишь им, ничто не помогает; нет возможности им втолковать, что надо быть осторожнее, помнить о деревянных острых кольях, натыканных по дорогам, о людоедах, прячущихся за широколиственным бананом, о хитром дикаре, притаившемся под древесными корнями или за поваленным стволом, о капканах, утыканных острыми рогатками и прикрытых свежими листьями. Никогда никакой опасности они не предвидят.
Внезапно осыпанные стрелами, они постыдно бегут, лезут прятаться куда ни попало, испуская жалобные вопли; если бы туземцы вздумали их преследовать, занзибарцы со страху едва ли могли бы оказать какое-нибудь сопротивление. Стоит только дикарю выкинуть какую-нибудь отважную штуку, и они в ужасе отступают. На походе они норовят своротить с тропинки в чащу, чтобы арьергард не подгонял их; но тотчас возвращаются и с криками бегут к нам, если завидят дикаря с копьем. В одиночку или вдвоем они охотно отправляются мародерствовать по деревням, но при встрече с хозяином хижины они скорее побросают ружья, чем вздумают пустить их в дело. Любо взглянуть, с какой гордой осанкой они рыщут по банановым плантациям, но едва заслышат свист летящей стрелы, как у них душа уходит в пятки, и они разом покоряются судьбе.
По дороге они любят отставать, иногда на 5 км растягивая колонну, а встретив туземца, только и способны ощущать страх, без всякой мысли о самозащите. Из числа 370 человек, находившихся в ту пору в нашем лагере, смело можно сказать, что в глазах двухсот пятидесяти ружья им представлялись чем-то вроде дубинки, тяжелой и неудобной, которая только на то и годилась, чтобы выменять на нее несколько початков кукурузы, а еще охотнее они променяли бы свои карабины на легкие трости, если бы только смели это сделать.
Накануне несколько старшин, подстрекаемых своими приятелями-занзибарцами, пришли ко мне целой гурьбой просить, чтобы я дозволил им одним ходить за провиантом, без этих офицеров, которые, по их словам, ужасно им надоедали, постоянно приставая со своей командой: «В ногу! В ногу!»
«Правда, – отвечал я, – это дело нелегкое. Что же, посмотрим, как вы управитесь сами. Плантация отсюда в расстоянии одной четверти часа, ступайте, но через час приходите все назад».
Не успели они выйти из лагеря, как уже позабыли все свои обещания и разбрелись как попало. Будь это стадо баранов без сторожевой собаки или выводок поросят, то и они не больше сбились бы с пути, чем эти люди. Только через 14 часов мои 200 фуражиров вернулись домой, пятерых недоставало: забрели, сами не зная куда, и вернулись лишь на другой день.
Но это было только вначале! Далее последовали несравненно худшие дни, после которых, благодаря пережитым страданиям и самым жестоким урокам судьбы, из этих людей образовались настоящие римляне.
Удостоверившись в том, что в Ависиббе не осталось больше ни одного из моих лентяев, мы поплыли вверх по Арувими со скоростью 1½ узла в час и в 2 часа 45 минут, выбрав благоприятное местечко, остановились для ночлега. Но тщетно мы дожидались Джефсона и его людей: несколько раз стреляли из ружей, сам я снова садился в лодку и плавал взад и вперед по реке, осматривая берега в зрительную трубу. Все было понапрасну, никаких следов привала, ни малейшей струйки дыма, который, подобно туману, расстилается по лесу в тихую погоду, ни выстрела, ни звука трубы, ни человеческого голоса. Я подумал, что, вероятно, караван нашел торную дорогу и прошел дальше, к водопадам.
