В. Арамилев - В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917
«Ура» – татарское слово. Это значит – бей! Его занесли к нам, вероятно, полчища Батыя.
В этом истерическом вопле сливается и ненависть к «врагу», и боязнь расстаться с собственной жизнью.
«Ура» при атаке так же необходимо, как хлороформ при сложной операции над телом человека.
* * *За третьей линией немецких окопов живописными изломами змеилась лощина, усеченная зеркальной полосой небольшой речонки. Слева на горизонте выступала огромная каменистая масса гор.
Окрыленные и смущенные мимолетным успехом выбегаем из ходов сообщения в лощину и, потеряв направление, волчком кружимся на месте.
Над головами невидимые поют пули. Пляшет желтая земляная пыль.
Одна из наших резервных цепей бьет через нас в предполагаемого противника.
Командиры приводят в порядок цепи, распутывают сбившиеся звенья, отделения, взводы.
– Направление на впереди лежащую горку… – несется крутая команда. – Оправа по звеньям начинай!
…На горке оказались замаскированные немецкие окопы.
Немцы встречают нас густым убийственным огнем. Бьют без промаха. Пристрелка сделана заранее с точностью до двух сантиметров.
Визжит под пулями начиненный огнем и железом воздух. Захватывает дух.
Железный ветер – ветер смерти – дыбит свалявшиеся на потных макушках пучки волос. Сметает, убаюкивает навсегда взвод за взводом.
Один за другим в муках и судорогах падают люди на влажную траву, вгрызаясь зубами в мягкую, дремлющую в весенней истоме землю.
Живые перескакивают через мертвых и бегут, оглашая ревом долину, с ружьями наперевес, с безумным огоньком в глазах.
И опять перемешались все звенья, взводы. Никто не слушает команды.
Методический клекот сотен пулеметов, работающих без перебоев, напоминает работу какой-то большой механической фабрики.
Огонь. Стихия. Хаос. Люди, обезумевшие перед лицом смерти.
* * *Фельдфебель Табалюк, бегая по цепи, охрипшим от натуги голосом вопит:
– Патроны береги! Патроны!..
– Не фукай здря!
– Бей только по видимой цели! Могут отрезать от резервов – чем будем отстреливаться, анафимы!
– Пригнись к земле! Пригнись! Земля – она, матушка, не выдаст!
Согнувшись в три погибели и ныряя под пулями, бежит штабс-капитан Дымов. В правой руке поблескивает черный комок нагана.
Грозно кричит на фельдфебеля:
– Не ломай цепь, Табалюк, мать твою! Равнение держи! Почему оторвался от тринадцатой роты?
– Да рази ж их уровняешь под огнем, анафимов? Чистые бараны, вашесоко…
– Сам ты старая анафима!.. А это чьи люди?
– Тринадцатой роты, вашесоко…
– Что за бардель такой?
– Не могу знать, ваш…
– Где Тер-Петросян?
– Не могу знать, ваш…
Дымов куда-то испаряется.
Часть стрелков, «приспособленные к местности», уткнувшись головой в кочки, палят в белый свет. Штыки винтовок круто поставлены в небо.
Коршуном налетает на них Табалюк, колотит шашкой плашмя по спинам, по ногам, по бритым головам.
– Ах вы, анафимы, проклеты!.. Куды стреляете? В Илью-пророка? Переколю всех, едри ваши копалку!
Омытые потоком фельдфебельской ругани стрелки неохотно поднимаются и бегут вперед.
Цепи катятся, упорно наседая друг на друга и сливаясь, как волны во время прибоя.
И как волна, дробясь о подножие горки, разлетаясь в брызги, отскакивают обратно, истекая кровавой пеной. Лава огня и железа испепеляет кричащее людское месиво и выплевывает, как отработанный пар.
Лощина засерела жирными пятнами трупов. В речушке образовались заторы, мосты из мертвых и раненых. На ряду с мертвыми лезут в воду живые, торопясь ускользнуть от нависшей смерти.
Связь с флангами, которая перед наступлением была детально разработана, оборвалась. Ни телефонов, ни вестовых, ни адъютантов в этой долине смерти, куда твердая рука командующего армией загнала несколько полков.
Впереди невидимый противник, засевший в утробе неприступной горки.
Горка окутана колючкой, как плющем. Позади три линии пустых неприятельских окоп, которые зря громила в течение суток наша артиллерия, подготавливая нам атаку.
Смерть косила беспорядочно снующих в замкнутом пространстве людей. Роты тают, как воск на сковороде.
Кто-то надсадно, заглушая пулеметную трескотню, крикнул:
– Назад! Отступай, братцы!
Офицер или солдат?
Вопрос или приказание?
Э, да не все ли равно! Впереди явная смерть, позади, может быть, жизнь…
И серо-зеленые людские волны, редея, катятся бесшумно назад. Пьяные от возбуждения, от солнца и крови люди грозят кому-то кулаками, изрыгают проклятия, ныряют в окопы, в ходы сообщения, в ямы, куда не доходит горячий свинцовый дождь.
И чтобы легче бежать, бросают скатки шинелей, патронташи, сумки, ранцы, винтовки.
Только бы уйти самим…
* * *Докатились до немецких окопов, что заняли два часа назад.
Вздохнули облегченно.
Еще немножко – и свои родные окопы. Там – отдых, покой, жизнь…
Но до своих окопов триста шагов.
О, эти триста шагов!
Как пробежать их, когда немецкая артиллерия открыла заградительный огонь и на протяжении этих трех сот шагов в вакхической пляске кружится смерть?! Как перешагнуть это поле, когда на каждом квадратном метре, взметая землю, рвутся гранаты?
А сзади, от горки, уже катятся стройные цепи противника, наседают на хвосты разбитых, истекающих кровью, деморализованных полков. Пулеметы строчат без промаха, без устали…
Испуганно и зло кто-то кричит:
– Кавалерия с фланга! Обходят!
Это явная нелепость.
Что может сделать кавалерия там, где окопы, рогатки, волчьи ямы, ходы сообщения?
Но почему-то никому в голову не приходит этот простой вопрос. Все во мгновенье ока поверили в кавалерию, которая «обходит с фланга», и стремительно ринулись сплошной массой через огневую завесу, через «мертвую зону» к своим окопам, где отдых, покой и жизнь… И огонь поглотил потерявших рассудок людей.
Это был отважный прыжок в жуткую неизвестность.
Ставкой была жизнь.
* * *Наступление провалилось на всем участке. Немцы перехитрили наших стратегов.
Пропустив головные и резервные цепи, они открыли заградительный артиллерийский огонь и отрезали наш фронт от тыла.
Это спутало все карты наших генералов, руководивших операцией, и предрешило исход прорыва немецкого фронта, на который возлагали такие огромные надежды.
Казачьи и кавалерийские части, предназначенные для прикрытия флангов и для преследования противника (что противник побежит, подразумевалось само собой), вовсе не были пущены в дело.
Кавалерия не успела выехать за нами в прорыв. Огневая завеса противника преградила путь.
Наша рота вернулась в исходное положение в составе пятидесяти человек, двести человек остались на поле боя. Табалюк как-то уцелел.
