Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919
Молодого человека, воспитанного во флотских традициях, Севастополь с его славной историей притягивал с особой и неодолимой силой. По вечерам, когда производило выстрел сигнальное орудие, когда на каждом корабле горнисты трубили отбой, когда на ночь спускались корабельные флаги, гуляющие в парках люди – мужчины, женщины и дети – прекращали разговоры и любовались флагманским кораблем. Горожане жили заботами флота, а севастопольские девушки превращали каждый уголок берега в место восхитительного и волнующего приключения.
Мы были переполнены впечатлениями и хотели видеть светлые стороны жизни. Хотя местный Совет и матросские комитеты на кораблях мешали офицерам выполнять свои функции и подрывали боеспособность флота, в целом моральное состояние матросов и солдат по сравнению с тем, что мы наблюдали на севере, казалось нам отличным. Во взаимоотношениях офицеров и подчиненных здесь не было той острой личной неприязни, которая так бросалась в глаза в Петрограде.
Мы делились впечатлениями от наших наблюдений со старшими офицерами, но те задумчиво покачивали головой и предупреждали нас, что худшее может случиться в любую минуту. Их предчувствия оправдались очень скоро. Незаметно для нас грозовые тучи уже заволокли небо. Войска Корнилова двигались к Петрограду, и как гром в ясном небе прозвучало воззвание Керенского.
Неделей раньше царило необыкновенное затишье. Кораблю оставалось еще несколько дней стоять в сухом доке, и я вместе с двумя другими курсантами отдыхал после обеда в своей каюте. Володя читал книгу, я и Саша дремали в своих койках. Внезапно мы услышали за дверью топот бегущих ног и крики:
– Общее собрание! Все наверх!
На борту корабля происходило что-то необычное. Мы с Сашей спрыгнули с коек и спешно натягивали ботинки, Володя же открыл дверь. Мимо прошла спешившая группа матросов, возбужденно переговаривавшихся.
– Что случилось? – спросил Володя.
Один из матросов, высокий, худой кочегар с черными разводами на лице, остановился перед дверью.
– Царские офицеры показали наконец свое нутро! – В его словах звучала угроза. – Сукин сын Корнилов оказался предателем!
Я заметил со своего места, как напряглась спина Володи, затем последовал его спокойный, размеренный голос:
– Революция или нет, говорить так на борту корабля о Верховном главнокомандующем нельзя! Я доложу о вас капитану и матросскому комитету, тогда посмотрю, что с вами будет!
Последовала секундная пауза, затем матрос хрипло произнес:
– Значит, и ты один из них!
Неожиданно он повернулся и крикнул другим матросам:
– Здесь один из сволочей предателей, задумавших всадить нож в спину революции! Надо с ним кончать! За борт его!
Матросы бросились к двери. Мы с Сашей рванулись вперед, чтобы помешать им, но было уже поздно. С руганью и криками матросы тащили брыкавшегося и упиравшегося Володю по проходу между каютами.
Вдвоем мы ничего не могли сделать. Единственная надежда на спасение Володи заключалась в том, чтобы встретиться с матросским комитетом на палубе раньше толпы. Мы побежали в противоположном направлении, вверх по трапу, ведущему в корабельную столовую, где команда собиралась на общее собрание. Пробиваясь сквозь толпу, я видел через проем в бетонном полу сухого дока, как тащат Володю.
На одном дыхании мы домчались до места, где стоял председатель комитета, и попросили его поспешить. Он не стал медлить.
– Товарищи! На палубе буза! – крикнул председатель так, чтобы все его слышали. – Мы с секретарем идем туда. Офицеры и команда пусть остаются здесь, пока мы не вернемся! Двадцать человек пойдут со мной! Подходите! Ты!.. Ты!..
Он указал пальцем на матросов и скрылся с ними внизу.
Мы с Сашей, медленно ступая, присоединились к небольшой настороженной группе офицеров, которые стояли напротив команды. Я изучал лица людей, стоящих напротив меня: на многих отражался страх – они боялись нас, друг друга и атмосферы насилия. Томительно тянулось время: прошло пять, десять, пятнадцать минут. В дверях появилась коренастая фигура председателя комитета.
– Товарищи! Произошла драка между курсантом и несколькими матросами, – объявил он, – все они арестованы, завтра будем их судить. Теперь же продолжим свои дела!
Все вздохнули с облегчением. Председатель нагнулся и прошептал несколько слов строевому офицеру. Через минуту капитан подозвал меня с Сашей и сказал, чтобы мы отправились на палубу и помогли Володе пройти в каюту.
Мы нашли его прислонившимся к перилам под охраной двух матросов с ружьями в руках. Лицо нашего товарища было трудно узнать: оба глаза затекли, губы распухли, изо рта и носа текла кровь. Его правая рука безжизненно повисла, а форма покрылась потемневшими кровавыми пятнами.
Мы повели Володю вниз по трапу, два матроса последовали за нами. Когда же мы вошли в свою каюту, они остались стоять снаружи. Прибывший врач после беглого осмотра не обнаружил серьезных увечий, кроме раздробленной ключицы. Мы помогли Володе переодеться, умыли его и обернули голову влажным полотенцем. Он лежал неподвижно, со смертельно бледным лицом, прикусив нижнюю губу.
На следующий день состоялся суд. После нескольких часов бурных дебатов команда проголосовала за осуждение поступка Володи, поддерживавшего предательское поведение Корнилова, и назначение наказания в виде содержания в течение 24 часов в тех же одиночных камерах, где сидели матросы, пытавшиеся убить нашего товарища.
После полудня к нам в каюту пришел капитан. Он сказал, что в интересах службы и безопасности самого Володи ему следует покинуть корабль и уехать домой раньше, чем будут освобождены напавшие на него матросы. В течение всего вечера в каюту заглядывали, один за другим, офицеры, чтобы пожелать Володе удачи. Мы с Сашей проводили его до железнодорожного вокзала, бережно поддерживая. Когда на прощание обменялись рукопожатием, Володино лицо передернулось. Когда его поезд скрылся вдали, мы оба почувствовали головокружение и провели ночь на берегу моря.
Инцидент на нашем корабле не был исключением. На других кораблях вспышки насилия после похода Корнилова носили еще более драматичный характер, но даже там, где удавалось избежать кровопролития, в сердцах людей оставались рубцы. Воззвание Керенского с обвинениями главнокомандующего и Генштаба в измене похоронило все надежды на возможность взаимопонимания между офицерами и рядовым составом.
Хотя подробности конфликта между Керенским и Корниловым не получали огласку довольно продолжительное время, морские офицеры знали масштаб личности обоих и инстинктивно становились на сторону военачальника, а не политика, но не могли открыто выразить своего отношения без того, чтобы их не обвинили в соучастии в заговоре, поэтому в присутствии матросов хранили молчание. Однако матросы не обманывались насчет офицерских предпочтений.
