Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919
Глава 12
Мы с Игорем прибыли в Петроград в августе. Поражение армии на фронте и безуспешное восстание большевиков уже ушли в историю. Злополучные действия генерала Корнилова еще предстояли. Никто не знал, что делать и чего ожидать. После того как мы подышали свежим воздухом провинции, нас тошнило от затхлого духа деградирующего Петрограда. По сравнению с размеренностью деревенской жизни суета и непредсказуемость городской обстановки казались нереальными.
Первое соприкосновение с городом вызвало ощущение, будто мы играем роль зубцов в шестеренках, которые больше не вращаются. Но дурные предчувствия оставили нас, как только мы получили четкие инструкции. В училище двенадцати курсантам, включая Игоря и меня, – всем однокурсникам – было приказано следовать в Севастополь для отправки в запоздавшее летнее плавание.
Каждый из нас сознавал, что цивилизованное общество полетело вверх тормашками. Мы были свидетелями смуты и понимали, что она ведет общество к гибели. Однако никто из нас не представлял себе степень деградации страны до тех пор, пока мы не проехали полторы тысячи миль по стране из Петрограда к берегам Черного моря. Единственное, что сделало это передвижение возможным, – это то, что нас было двенадцать человек, одетых в одинаковую форму, согласно мыслящих и действующих.
Подвижной состав железной дороги находился в плачевном состоянии, обслуживание не отвечало никаким нормам. Наш крымский экспресс опоздал на четыре часа, и, когда прибыл на вокзал, на платформе скопились толпы пассажиров, которых было гораздо больше, чем мог вместить любой поезд. Но к этому мы были готовы: три курсанта остались на платформе, охраняя багаж, в то время как девять других образовали передвижной клин. Еще до того, как незанятые вагоны поезда остановились, мы предприняли мощный рывок, работая без всякого смущения кулаками и локтями. Оттеснив в сторону вооруженных солдат у подножки и отбросив кричащие толпы, мы ворвались внутрь вагона, заняли ближайшее купе, втащили через окно свои сумки и оставшихся курсантов, приготовились дать отпор любым посягательствам на наше купе извне.
Нашей решимости не допускать в купе чужаков сопутствовала необходимость выдерживать постоянную осаду. Купе рассчитано на шесть человек, и, хотя нас было вдвое больше, остальной вагон был переполнен настолько, что каждый новый пассажир бросал алчные взгляды в нашем направлении. Люди ругались, просили, даже предлагали взятки, но мы не реагировали ни на угрозы, ни на какие-либо предложения. Кто-то попытался пробиться внутрь нашего купе, и в течение полутора часов нам пришлось биться, лягаться и толкаться. Одному солдату, которого подпирали в спину приятели, удалось ворваться через дверь внутрь купе. Однако мы его схватили, скрутили по рукам и ногам и выбросили через окно. Напряжение спало, когда паровоз после нескольких неудачных попыток наконец тронулся.
По сравнению со всеми вагонами поезда наше владение выглядело обителью покоя и изобилия. В других купе набилось по 18–25 пассажиров. Люди стояли или, если удавалось, садились на пол в коридоре вагона. Сотни миль люди ехали на подножках и сцеплениях. Солдаты с холщовыми мешками под головой лежали на крышах вагонов. Имели место многочисленные несчастные случаи. Людям не хватало сил часами держаться за поручни в неудобных позах, они разжимали пальцы, и никто не знает, что с ними потом случалось. В соседнем вагоне пьяные солдаты застрелили кондуктора и на полном ходу выбросили его тело из поезда.
На каждой остановке кто-то пытался влезть в наше купе через окно, около него день и ночь дежурили трое курсантов. Если они не могли справиться с ситуацией, то поднимали тревогу, и мы вскакивали со своих коек, помогая вытолкнуть чужака. Мы редко рисковали покидать купе. В училище нас снабдили достаточным количеством продовольствия, чтобы продержаться до пункта назначения. Мы были вполне обеспечены сигаретами и чтивом. Не хватало только воды.
В училище нам выдали два больших котелка. Три-четыре раза в день мы по очереди выбирались из окна и наполняли один котелок холодной водой, другой – горячей. Старались выходить на тех станциях, где не было особенно больших толп, но обстановка не всегда поддавалась контролю.
В небольшом городке между Москвой и Харьковом, пока один из курсантов побежал наполнять котелки, толпа начала штурмовать поезд. Ему было трудно пробиться к нашему окну с двумя полными котелками в руках. Когда он находился еще на довольно приличном расстоянии от вагона, поезд тронулся. Затаив дыхание, мы следили за тщетными попытками нашего товарища пробиться сквозь плотную людскую массу, отделявшую его от нас. Вдруг он поднял одну руку. В толпе раздались вопли, люди расступились и образовали перед ним широкий проход. Курсант бежал, и плещущая из котелка горячая вода помогала ему проложить путь. Из окна мы протянули ему руки, когда поезд уже начал набирать ход, подхватили нашего товарища и втащили в купе под ликующие возгласы.
Однако, несмотря на такие неприятные инциденты и свирепую тактику, которую мы избрали для самозащиты, поездка прошла весело. Мы играли в покер и в очко, рассказывали байки, читали книги, пели блатные песни, веселились. Я впервые испытывал то бесшабашное, смешливое состояние, которое распространялось среди юных россиян в революционное время. Приходилось забыть о прошлом и не слишком предаваться унынию. Нужно было принимать вещи такими, какие они есть, и отвечать на шутки смехом, даже если грустно.
Через неделю путешествия ясным солнечным утром все мы, двенадцать человек, стояли по стойке «смирно» на юте флагманского корабля. Адмирал окинул нас взглядом и проворчал:
– Интересно, какого черта начальник училища настаивает на посылке курсантов ко мне, когда мне и без них хватает неприятностей! – Затем, повернувшись к лейтенанту, добавил: – Проследите, чтобы их немедленно распределили по кораблям!
Когда адмирал спустился по трапу, молодой офицер стал приветливее. Он окончательно расположил нас к себе, когда в ходе непринужденного разговора сопроводил официальные назначения информацией о соответствующих кораблях и командирах.
Меня с двумя другими курсантами отправили на транспортер аэропланов, который ремонтировался в доке. До войны это был румынский пассажирский лайнер, но после присоединения Румынии к Антанте он перешел во владение российского флота, был перестроен и определен для военного использования. Мы надеялись, что нас направят на эсминец с перспективой немедленного овладения профессией военного моряка, поэтому были разочарованы. Однако все имеет свои положительные стороны. Это был роскошный корабль, а о таких комфортабельных каютах, как наши, курсанты могли только мечтать. Кроме того, пока корабль стоял в сухом доке, дел у нас было мало, а времени достаточно, чтобы ознакомиться с окружающей обстановкой. Подобно всем русским городам во время революции, Севастополь выглядел запущенным и неопрятным, но он имел некий шарм, который ничто не могло уничтожить: сияющие белизной дома, перемежавшиеся ярко-зелеными садами и городскими парками, море, отсвечивающее пурпурным цветом, сине-зеленые блики, играющие на горах вокруг, крымский воздух необычайной чистоты и прозрачности, чудная панорама широкой гавани с военными кораблями, стоящими на якоре. Город покорял мгновенно и навсегда.
