Бен Брайант - Командир субмарины
У меня имеются основания винить в неприятностях батарейный газ. В Рождество 1939 года во время боевого патрулирования мы решили создать на лодке праздничную атмосферу. Смастерили какие-то украшения, натянули на голову бумажные колпаки и устроили гонки заводных машинок вокруг этих самых батарей. Кому-то в кают-компании пришло в голову засунуть в рот термометр, чтобы изобразить сигарету, поскольку дело происходило на глубине и курить было запрещено. Когда термометр извлекли, оказалось, что он показывает 100 градусов по Фаренгейту. Тогда все в кают-компании измерили температуру, она оказалась повышенной у всех. Это никого не взволновало, но, разумеется, не прошло незамеченным. Когда мы установили новые батареи, подобных проблем больше не возникало.
Один из наших старших офицеров (ныне покойный капитан-лейтенант Мартин) однажды даже командовал наступлением в состоянии лежачего больного. Это случилось в более поздние военные годы в Средиземном море. Он лежал на койке с высокой температурой. В зону наблюдения попал танкер, командира вызвали, он собрался с силами и отдал команду к погружению. Им страшно не повезло, поскольку танкер имел право свободного хода, так как должен был заправить итальянский лайнер, перевозивший беженцев. Капитан Мартин, конечно, обладал полной информацией, но в горячке додумался лишь до того, чтобы атаковать. Последствия оказались тяжелыми.
После дипломатических извинений мы согласились освободить танкер, который стоял заблокированным в нейтральном испанском порту Альхесирас, напротив Гибралтара. Там находилось два танкера. Итальянцы, не известив нас и, по крайней мере официально, не известив даже испанские власти, очень изобретательно приспособили один из них для водолазов-взрывников. Они очень умело потопили таким способом несколько кораблей в Гибралтарском проливе; мы не могли понять, как они туда попали. Когда взяли в плен одного из водолазов, он прикрылся историей о том, что его доставили на субмарине. Их служба безопасности работала отменно, и мы ничего не знали об этом танкере, превращенном в базу; сведения об этом поступили гораздо позже. К сожалению, танкер, который мы освободили, оказался не этой самой базой, а то итальянцы получили бы забавную уступку.
В тех боевых походах начала войны мало кто из нас имел возможность топить корабли противника, хотя я получил шанс в виде немецкой подлодки уже в своем первом походе. Мы возвращались с Тонкой красной линии в лиман Форт. При проходе мимо Доггер-банки задул ветер; била волна, соблюдение глубины казалось невозможным, и из-за того, что перископ захлестывало, не видели ровным счетом ничего. Мы погрузились, чтобы позавтракать, однако каждые несколько минут поднимались, чтобы оглядеться. В один из таких осмотров заметили небольшую немецкую субмарину, проходившую вблизи нашего борта. Хотя у нас имелись собственные стандарты установки перископа и половина мостика выступала из воды, чтобы перископ имел надежный зазор над водой, она нас не заметила.
Как и всегда при каждой моей встрече с вражеской подлодкой, мы располагались в противоположном направлении, и к тому времени, как успели на полном ходу развернуться, цель уже ушла довольно далеко и теперь показывала нам корму. Чтобы поразить ее, требовалось выпустить на небольшой глубине довольно много торпед, но мы ограничились лишь одним залпом, сразу уйдя на глубину в ожидании взрыва. Он раздался точно в запланированное время, и мы с торжеством поднялись, чтобы выяснить, можно ли кого-то подобрать. К нашему разочарованию, подлодка противника оказалась на поверхности цела и невредима; стрелять из орудия было бесполезно, да к тому же лодка вскоре погрузилась. Единственное объяснение этому факту, пришедшее мне на ум, заключается в том, что торпеда, как и субмарина, с трудом сохраняет уровень глубины, близкий к поверхности. Она прошла под лодкой, в то время как та, поднявшись на волне, снова опустилась. Таким образом субмарина опустилась возле хвоста торпеды, то есть позади боеголовки, нарушив ее траекторию, и торпеда, отклонившись от курса, взорвалась на дне.
Следующая возможность атаковать, или почти атаковать, другой военный корабль в тот первый североморский период представилась лишь в марте 1940 года, во время нашего последнего похода перед началом настоящей подводной войны у берегов Норвегии.
Мы патрулировали внутри "капустного поля", как называли якобы заминированный немцами участок, защищающий Гельголандскую бухту. Заминированным его провозгласили немцы, а истинного положения мы не знали и поначалу относились к нему с должным уважением, хотя со временем корабли начали регулярно пересекать этот участок. Недалеко от нас заступил в боевое патрулирование немецкий противолодочный траулер, который, несмотря на небольшие размеры, представлял хорошую цель для торпед. Чтобы поразить мишень такой величины, требовалось занять безошибочную позицию, поскольку промахнуться было бы непростительно.
Стоило выдать огнем свое присутствие, траулер тут же перешел бы в атаку, а воды в этом месте оказались до неудобства мелкими. Более того, немецкий корабль был оснащен гидрофонами для преследования субмарин, поэтому требовалась особая осторожность - режим подкрадывания. Едва мы занимали нужную позицию, траулер тут же изменял курс и начинал движение в другом направлении, и так продолжалось в течение нескольких часов. Все это время "Силайон" двигалась кругами, которые постоянно сужались. Вскоре движение вражеского корабля сделалось таким странным, что не осталось сомнений: он обнаружил нас гидрофонами и старался засечь нас. Роли поменялись, дичью оказались мы, и, хотя немцам так и не удалось осуществить атаку, мы испытали истинное облегчение, когда наконец оторвались от преследования.
Пытаться потопить небольшие противолодочные корабли - неблагодарное занятие, но когда находишься долгое время в районе патрулирования без всякого дела, то годится и такое.
Во время наших первых боевых походов мы очень мало знали об уровне и методах немецкой противолодочной обороны, поэтому все те многообразные звуки, которые слышали, мы просто не могли идентифицировать. Неизвестность всегда настораживает, и совершенно справедливо, что в условиях постоянной опасности люди с особым подозрением относятся к тем явлениям, которые не в состоянии объяснить. Шумы гораздо лучше передаются в воде, чем в воздухе, и один из звуков, который слышали все наши подлодки, получил название "ворчанье Северного моря". Это ворчанье походило на подводное кипение или бурление и раздавалось всякий раз, когда в поле зрения оказывался траулер. Во время этой "странной войны" Северное море все еще изобиловало рыбацкими судами, поэтому было трудно определить, то ли это настоящие рыболовецкие траулеры, то ли уже переделанные в противолодочные военные корабли. Особое подозрение они вызывали в том случае, если вокруг них не летали чайки, но, как бы то ни было, всегда требовалась осторожность. Вполне естественно, наши подводники заподозрили, что "ворчанье Северного моря" - это шум работы какого-то вражеского детектора, и обратились к ученым с просьбой исследовать явление. В конце концов его определили как звук, издаваемый морскими обитателями, так что, если заключение было верно, причиной тревоги стали дельфины.
