Алексей Рыбин - Право на рок
Во втором отделении играли «Гет иг он» («Т.Рекс»), упомянутую «Твистинг зе найт авэй» (Стюарт), «Мозговые рыбаки» и «Мужской блюз» («Аквариум») и многое-многое другое. Майк спел интересный и весьма странный вариант «Драйв май кар» и «Посторонись, Бетховен», который оказался несколько хуже. Но венцом всего была, пожалуй, «Джин Джини» (Боуи), где Борис и Майк соединили, наконец, свои вокалы в жутком рефрене, и в которой прозвучали длинные гитарные и виолончельные соло.
Все музыканты, за исключением, естественно, Губермана, бегали, прыгали, веселились, как могли, и, судя по всему, получали большее удовольствие, чем те люди, которым пришлось выслушивать все это безобразие. Я долго ждал, не начнется ли битье гитар и разламывание барабанов и пианино, но, увы, этого не произошло. Наверное, нашим музыкантам все-таки чужды эти проявления «их нравов».
Кончился сейшн 15-минутным блюзом с прекрасным фоно, на котором играл неведомо откуда взявшийся Михаил Воробьев.
Чем же закончить отчет об этом событии? Пожалуй, вопросом: когда, когда, когда же, наконец, наши музыканты соберутся вместе и устроят должным образом отрепетированный и должным образом устроенный концерт рок-н-ролла?
=Петрович=
P.S. Стоит также отметить самоотверженную борьбу Марата (аппаратчика) с аппаратом, он был едва жив, но не сдался. А потом, ВИГ им. Чака Берри, бывало, вела себя и покруче: живо помню Гаккеля, размахивающего челлой над головами музыкантов (Вечер Востфака, «Эврика», 1977 г.) и Гребенщикова, кидающего в зал микрофонную стойку и дерущегося с Майком гитарами (там же, ПМ-ПУ, 1975) и т.д. Про Файнштейна я уж и не говорю. Неужто стареем?
Некоторое примечание от составителей данной книги: самое забавное, что основную часть данной статьи написал Майк, а постскриптум - Гребенщиков. Что ж, в те времена будущие борзописцы рока, видать, ленились, так что приходилось самим… (Оригиналы имеются в архиве «Рокси»)
«Рок-н-ролл». «Рокси» N3, 1978.
Вы любите рок-н-ролл? - это, конечно, очень неприличный вопрос, и чаще всего его и задавать не приходится. Поэтому вам обязательно нужно было быть на Примате, чтобы послушать, и главное, посмотреть почти что настоящее шоу (это лучше, чем сэйшен), которое давал «Аквариум». А кто еще, кроме него способен на такое?
Выступали они в составе: Боря Гребенщиков (вокал и несколько раз, ни к селу, ни к городу, губная гармошка), Михаил Файнштейн (бас), Сева Гаккель (кажется, вовсе не играл, но пел), и были они усилены участием Майка (гитара и иногда вокал) и Жени Губермана (весь вечер на барабанах).
Борис и Майк смотрелись вызывающе. Последний был несколько бисексуален: общий экстерьер + накрашенные глаза, но в сочетании с Синей Психоделической Робой они же придавали Майку несомненный шарм. А Гребенщиков, наоборот - огромен и силен, и у него были Рваные Джинсы и Желтые Носки, что давало повод думать о возвращении незабвенных 67-69 гг. К тому же много белого грима в сочетании с чернотой обведенных глаз.
Сама игра, не обманувшая ожиданий, строилась по образцу ВИГ им. Чака Берри. Как уже было сказано, все любят рок-н-ролл. А на Примате играли «Свит литтл сикстин», и «Би Бон а Лу-ла», и «Гет иг он», и все что хотите, даже медленный блюз «Драйв май кар». Это, кажется, предмет особой любви Майка.
Пели еще про то, что «Аи кэн гет но сатисфэкшн», что было абсолютной неправдой, так как удовлетворение было полным, как у публики, так и у музыкантов. Удивительно, как это могло получиться, потому что играли тихо, а это почти равно - плохо. Только виноват в том не «Аквариум», а «аппарат», недоброжелательный и грубый. А лажали круто, что и радовало. Уметь хорошо лажать - большое искусство, а они умеют. Кроме того, не так интересно было слушать, как смотреть. «Аквариум» очень вовремя напомнил, что быть рокером - означает не просто гнать публике рок-н-ролл, блюз или телегу. Потому-то шоу Бориса и Майка было достойно всяческих похвал.
Довольно некрасиво писать лишь о них двоих, но, в самом деле, создается впечатление, что вся прелесть приматовской сессии - их заслуга. И все же, полагаю, что именно Файнштейн и Губерман спасли дело от окончательной лажи. А вместо Севы на стуле в молчании сидела одинокая виолончель, всем своим видом намекая, что хозяин где-то неподалеку. И все-таки, хочется поговорить о тех двоих. Борис работал энергетическим фонтаном, размахивая микрофонной стойкой на краю сцены. Садился, ложился и падал на пол. Кидался пивными бутылками, которые непрерывно опустошал, чего и вам желаю.
Борис Гребенщиков
Познакомились мы на квартире у Марка Зарха, уехавшего ныне давным-давно. У него как-то все лето происходила чудовищной силы тусовка - дневали, ночевали. И однажды Родион, который туда был вхож, привел с собой такого небольшого человека, который себя ничем не зарекомендовал, к тому же там были все до беспамятства пьяны, естественно, все было очень весело, ну, вот еще один человек пришел - раз Родион привел, значит хороший человек, к тому же Родион его именно так и представил. А у меня в тот вечер, насколько я себя помню, была общая идея о том, что если на мир смотреть с башенного крана, то все будет гораздо лучше и менее печально, поэтому я залезал на башенный кран, который стоял во дворе этого дома и смотрел на мир, а с Майком общался не очень. Больше башенным краном интересовался. И уже потом как-то оказалось, что Майк еще и что-то пишет. И как-то потом само собой выяснилось, что Майк очень хорошо ориентируется в рок-н-ролле, но это уже в последующие дни.
Сцена, которую я очень хорошо помню, это когда я пришел из армии в 77-м году, и мы с Майком были уже в довольно близких отношениях, и пошли, почему-то, в поле, где теперь стоит цирк «Шапито», рядом с его домом, и сели в этом поле, и я ему сыграл песни, которые я из армии привез - 4 штуки, теперь их уже никто не помнит: «Всадник между небом и землей» и какие-то еще. А он мне сыграл то, что он написал, и там, по-моему, была песня «Все мы живем в Зоопарке». И рассказ новый прочитал - был такой оптимальный случай, когда два человека, которые что-то делают, встречаются и обмениваются тем, что у них нового появилось. Это был огромный кайф - светило солнце, мы пили что-то такое легкое или не легкое - эта встреча мне запомнилась нестандартной, замечательной такой, интересной.
Впечатление, которое сохранялось всю жизнь, было точно подтверждено незадолго до его смерти - я помню его таким рок-н-ролльным петербургским юношей, и для меня он всегда был таким и никогда не был другим. И то, что он поседел и пополнел за последние несколько лет, абсолютно этого факта не меняло, и когда мы зашли к нему на день рождения, он отозвал меня на кухню и прочитал свои стихи, какие-то новые, сказал, что сегодня ночью написал. И стихи были точно такие же, как он писал тогда, в конце семидесятых, то есть, вообще ничего не изменилось. И в этом, по-моему, в этой его полной изолированности от мира, он весь. То есть, себя, юношу - рок-н-роллльщика, он загнал в такое измерение, в котором всю жизнь и прожил, и мир видел только внешнюю его сторону. А внутренней стороны он, по-моему, просто не понял. Майк - как бы солидный, звезда, очки и все такое, а ведь он был прямой противоположностью всему этому, ему как было лет пятнадцать или шестнадцать, так и осталось. Тогда он создал свой особый мир и стал в нем жить. И он всю жизнь слушал музыку, связанную с этим миром: старый рок-н-ролл, Болана, что-то еще… Он всю жизнь в этом и оставался. Насколько я помню, ничего нового он не принимал - «Дэд Кэн Дэнс» или «Кокто Твинз» - упаси, Господь! И поэтому он остался абсолютным романтиком. Просто то, что было внутри, вот эта сердцевина, она была видна только тем, кто из этого же мира и происходил, кто хорошо его знал. Мы с ним встречались, не могу сказать, чтобы очень уж часто в последний период времени, но я видел - он всегда стопроцентно оставался абсолютно верен себе.
