Ю. Сушко - Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Разобрались? Нет? Тогда заполним последние клеточки замысловатого биографического кроссворда. Человек творческий, Иза Мешкова уже в училище успешно реализовала «сверхзадачу», выйдя замуж за друга детства Юру Жукова. Посему диплом получала под этой фамилией.
Быстро сориентировавшись в столичном вузе, Иза сообразила, что на фоне девчонок-однокурсниц выигрышнее она будет смотреться замужней, зрелой женщиной. Выпросила у кого-то длинную косу, соорудила вокруг головы корону, оделась построже. Женская интуиция не подводила. Во всяком случае, старший преподаватель курса Виктор Карлович Монюков, мужчина видный, обеспеченный, холостяк к тому же, на комплименты не скупился. А муж? Что муж, ковырялся где-то техником на аэродроме в Таллине.
Репетиции «Астории» шли быстро и легко, пьеса-то простенькая. Уже весной был готов первый акт. Решили отпраздновать творческий успех вместе с педагогами. Длиннющий «стол» был прямо на полу. Море вина и шуток. «Папа Веня» произносил блистательные тосты. Монюков был, как всегда, галантен. Все смеялись, хмелея от молодости и беззаботности больше, чем от вина.
Расходились под утро. Светский лев Виктор Карлович пригласил Изу с ее подругой Гретой на утренний кофе. Но «бессловесный солдат» Высоцкий был начеку. Молча взял Изу за руку и повел гулять по еще сонной Москве. О чем-то рассказывал, пытался обнять, поцеловать. А она повторяла на все лады, интонационно проверяя текст несыгранной роли: «Я замужем...»
Что было дальше? «Потом мальчик с торопливой, чуть вздрагивающей походкой, дерзкий, смешной стал родным и любимым, — исповедовалась она. — В свои 19 лет он был мужчиной, по-настоящему.. С того самого дня, точнее, ночи, он вообще был при мне, со мной. Помню, он принес мне спелый апельсин и туфли, от которых оторвал каблуки... Чтобы на прогулках мы были одного роста, и меня можно было держать за шею — это тогда было модно... «Шпильки» создавали лишние проблемы... Глупый мальчик, влюбленный во всех девочек сразу. Очень скоро убедилась, что Володя не может некрасиво ухаживать. И сама не заметила, как вдруг его стало не хватать».
Осенью Володя привел Изу из общежития на Трифоновке домой на 1-ю Мещанскую. Маме и ее Жоре строго представил: «Познакомьтесь, это моя жена». По договоренности с соседями молодым отдали общую комнату. Она была проходная, и на ночь приходилось ставить ширмочку...
Изу сразу приняла компания, по-прежнему собиравшаяся у Акимова. В его «хоромах» Изе нравилось, тем более что здесь она была единственной женщиной. Правда, кто-то в шутку пробормотал что-то насчет баб и кораблей, но ее мужские проблемы не очень-то занимали. Под их бесконечные разговоры она засыпала на старом диване, а когда под утро просыпалась, они все еще о чем-то спорили и что-то решали. Правда, шепотом...
Ей не очень нравились их коллективные, шумной компанией выходы в сад «Эрмитаж». Там они обычно засиживались на длинной терраске, смеясь и дурачась, с крошечным графинчиком коньяка для солидности и куражу. А когда на графинчик не хватало, а только на рюмочку, шли в тир, и рюмочка доставалась победителю...
То ли дело роскошный зал ресторана «Савой», где был зеркальный потолок, стены украшала золотая вязь, а в фонтане медленно плавали живые рыбины. Там играла модная музыка, и можно было потанцевать.
Как-то Владимир не выдержал и шиканул, заказав ей зеркального карпа из бассейна. И Кохановский (он был в тот вечер с ними) тут же изрек
— Никогда ты не окажешься смешным в глазах женщины, если сделаешь что-то ради нее. Пусть это даже будет самым дурацким фарсом. Делай все, что хочешь — стой на голове, неси околесицу, хвастай, как павлин, пой под ее окном. Не делай лишь одного — не будь с ней рассудочным...
Увидев их обалдевшие лица, снисходительно пояснил:
— Эрих Мария Ремарк.
Владимир развеселился:
— Предупреждать надо!
Властителями дум молодой Москвы были Ремарк и Хэмингуэй. «Три товарища» казалась им наисовременнейшей книгой, описывавшей именно их жизнь и ничью иную. Никому и в голову не приходило, что Ремарк написал ее давным-давно, где-то в промежутке между двумя мировыми войнами. Высоцкий был удивлен, когда обнаружил, что книга вышла в год его рождения, в 1938-м... Даже само название ему нравилось. Ремарк, вовсе не имея такой цели, невольно вернул своим молодым советским читателям это слово в его первородном смысле. Обращение «товарищ» было из ходульной официальной лексики, а в их кругу его по возможности избегали. Но примерили «с чужого плеча», попробовали на вкус — и оказалось в самый раз.
«Взгляды героев Хэмингуэя, — признавал Кохановский, — исподволь становились нашими взглядами и определяли многое: и ощущение товарищества... и отношение к случайным и неслучайным подругам с подлинно рыцарским благоговением, и темы весьма темпераментных разговоров и споров, а главное — полное равнодушие к материальным благам бытия и тем более к упрочению и умножению того немногого, что у нас было...»
Они были способными учениками и старательно подражали книжным героям. При разговорах девушки делали многозначительные паузы, используя преимущества выразительного молчания. Молодые люди по-другому стали подносить рюмку ко рту. Могли даже пригубить. Перекатывали во рту удивительно ароматные слова — «кальвадос», «перно», «ром», — но вслух не признавали, что родная водка вкуснее...
Редко, но случались «домашние вечера поэзии». Владимир совершенно блистательно читал Маяковского, вспоминала Иза. Мы могли быть вдвоем, и я приставала и очень просила его почитать. Она не скрывала, что не любила Маяковского, не понимала его, но когда читал Володя, то обнаруживала для себя совершенно другого поэта.
Во второй половине 50-х нарасхват шли свежие номера журналов старого «Нового мира», новорожденных «Юности» и «Иностранной литературы». Открывались выставки импрессионистов, с аншлагом шла неделя французских фильмов с дебютным киновизитом красавицы-колдуньи Марины Влади в Россию...
«Мы прорывались всеми способами на интересные спектакли, — позже рассказывал Высоцкий. — Когда в Москве гастролировал французский театр «Комеди франсэз», я на его спектакли через крышу лазил». Он помнил свои впечатления от «Сида» Корнеля. В одной из сцен актер Андре Фалькон спускался по белой лестнице, идущей откуда-то из-под колосников до самой авансцены. На нем был блестящий красный колет, ботфорты, бархатный плащ, огромная широкополая шляпа, которую он на протяжении своего сошествия медленно-медленно снимал. И когда он все-таки снял свою шляпу, женщины, сидевшие в зрительном зале, устроили овацию. «Если б такое, — мечтал будущий таганский Гамлет, — свершилось в моей жизни!..»
