Валерий Поволяев - Царский угодник. Распутин
Западная печать тоже уделяла внимание Распутину и тоже удивлялась: откуда он взялся такой? Впрочем, удивлялась не всегда. Вот что написала германская газета «Vossische Zeitung»: «Распутин — не мистик и не юродивый. Его единственное оружие — мужицкая хитрость. Пресыщенным владелицам будуаров между Сергиевской улицей и набережной Невы надоели необуддизм, m-r Philippe и прочее[19], и они ухватились за мужика из Сибири: это было нечто новое для них. Хитрый мужик сумел использовать положение, в которое попал, и сделался диктатором России».
Распутин болезненно морщился, когда к нему попадали такие заметки, покашливал в кулак и утомлённо закрывал глаза — он уставал от нападок, он не понимал, чего от него хотят? Живёт себе человек и живёт, тихо живёт, дышит воздухом, хлеб ест, чай пьёт... Ну за что же его травить? За то, что к нему неравнодушны прекрасные мира сего? Хорошо, что хоть Маска пока молчит.
Ну так кто мешает вам, господа хорошие, иметь столько же женщин? Вопросы супружеской верности, преданности дому, семье, детям не волновали Распутина — он был выше этого.
Заметки, появляющиеся в печати, в том числе и у чёрта на куличках, где-нибудь в Хабаровске, Распутин перечитывал по нескольку раз и, если его шпыняли острым словом, страдал.
Впрочем, когда Распутину задали вопрос, слышал ли он о том, что бывший монах Илиодор собирается выпустить о нём книгу за границей, Распутин зевнул со скучающим видом и равнодушно проговорил:
— Ну и что же? Пусть себе пишет, коль охота есть. Да пусть не одну, а хоть десять книг испишет, потому что бумага всё терпит. А что касаемо Илиодора, то ведь песня его спета уж, так что, что бы он ни писал аль ни хотел там писать, прошлого не вернёшь. Всё хорошо во благовремении.
Ему нравились поезда, весёлая суета вагонов, хмельная обеспокоенность пассажиров, одолеваемых истомой предстоящей дороги, — дорога всегда сулит солёный хрустящий огурчик, купленный на перроне у казанской бабы, и екатеринбургские рыжики, такие мелкие и вёрткие, что их никак нельзя насадить на вилку — ускользают, но зато лучшей закуски под холодную водку не придумаешь; радует горький угольный дымок, тянущийся из вагона-ресторана, и барабанно-дробный перестук колёс на звонких рельсах. Распутин любил дорогу, любил ездить и всегда путешествовал весело — с шумом, в больших компаниях.
На этот раз с ним ехало пятнадцать человек, сам он был шестнадцатым.
Войдя в купе, Распутин первым делом опустил стекло, с шумом втянул в ноздри воздух и азартно потёр руки:
— Не верится, что сейчас поедем. Ох, не верится!
Высунул голову в окно, глянул в одну сторону, подмигнул толстому полицейскому, вооружённому тяжёлой саблей и пудовым револьвером, перекосившим ремень, глянул в другую сторону, улыбнулся почтовому служащему, одетому в мятый форменный пиджак с нечищенными пуговицами, пошмыгал носом и вновь потёр руки:
— Йй-эх!
Потом Распутин отправился посмотреть, что за народ собирается в вагоне.
Публика подбиралась солидная, важная, спокойная, и это радовало Распутина. У одного купе с открытой дверью Распутин остановился: человек, одетый в холщовый костюм, с волосами, стриженными бобриком, под одёжную щётку, и спокойными глазами показался ему знакомым. Распутин покашлял в кулак и объявил с детской непосредственностью:
— А я тебя знаю!
— Я вас тоже!
— По-моему, ты у меня был. Дома!
— Никогда не был, — человек в холщовом костюме засмеялся, — тем более — дома.
— Тогда где же мы встречались? — озадаченно спросил Распутин.
— В канцелярии премьер-министра!
— А-а! — воскликнул Распутин и закрыл рот, боясь сказать что-либо лишнее. — Но я там бываю редко!
— Я тоже! — сказал человек в холщовом костюме.
— Как? Разве ты не там служишь?
— Нет.
— Тогда кто же ты? Я думал, что ты чиновник, там служишь!
— Я — журналист.
— Из какой газеты?
— Из газеты «День».
— Хорошая газета, — похвалил Распутин, — настоящая! — Хотел добавить: «Меня не ругает!», но не сказал — она ведь хорошая не только поэтому, пригласил: — Заходи ко мне в купе!
— Благодарствую! — Журналист в холщовом костюме сдержанно поклонился.
— Ты мне нравишься! — сказал ему Распутин.
— Ещё раз благодарствую! — Журналист поклонился вторично.
— Я люблю журналистов! Опасный народец! — Распутин засмеялся и пощёлкал пальцами. — С таким народцем лучше не ссориться — себе дороже станет!
Журналист деликатно промолчал.
— Как тебя зовут? — спросил Распутин.
— Александр Иванович!
— Лександра Иваныч... Сын Иванов. Русское имя, русское отчество — это хорошо, — Распутин достал из кармана щепотку семечек, кинул в рот. — А меня — Григорий Ефимов.
— Это я знаю.
— Заходи ко мне в купе, в общем, — сказал Распутин и бесшумно удалился — шаги его потонули в густом ворсе ковровой дорожки.
Сосед журналиста, пожилой земский чиновник с землистым одутловатым лицом, в пенсне с чёрным шёлковым шнурком, выглянул в коридор, проверяя, ушёл «старец» или нет, поинтересовался внезапно задрожавшим голосом:
— Это Распутин?
— Да!
— Червь вселенский! — Земец выругался. — Всякое было в России, а вот такого ещё не было! Неужели вы пойдёте к нему в купе?
— Не знаю, — журналист неопределённо пожал плечами.
— Не ходите! — попросил земец. — Вас же люди перестанут уважать. А вы, видно по всему, уважаемый человек!
— Спасибо. — Журналист открыто улыбнулся, улыбка у него была обезоруживающей. — Но как тогда быть с моей профессией? Я же журналист!
— Ну... ну... — Земец не нашёлся что ответить, вздохнул и отвернулся к окну. — Поступайте как хотите, только не теряйте уважения, Александр Иванович.
— Я постараюсь, — просто, без всякой иронии произнёс журналист, прислушался к женскому гомону, доносящемуся из коридора, понял, что женщины эти — с Распутиным, подумал, что надо бы написать об этом путешествии. Материал о Распутине никогда не пропадёт. Если он и не понадобится сегодня, то обязательно понадобится завтра.
«С чего начать описание? С портрета? — Журналист посмотрел в окно и удивился тому, что поезд уже идёт, — машинист тронул состав совершенно неприметно, плавно, без лязганья и грохота колёс — вот что значит опытный человек! Серый задымлённый перрон медленно полз назад. — Ну вот и пошёл отсчёт. Человек в дороге находится в новом измерении. В каком? В четвёртом, наверное».
Земец привстал — он тоже не заметил, как поплыл назад перрон с людьми, — перекрестился.
