Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Возмездие. Том 1
Вдруг дверь сзади меня растворилась. Соловьев вскочил, вытянулся и щелкнул каблуками:
— Товарищ Народный Комиссар, допрос арестованного шпиона Быстролетова ведет следователь капитан госбезопасности Соловьев.
Ежов подошел к столу. Я изумился: так сильно он поседел и пожелтел за это время. Стал другим человеком.
— Признается?
— У меня все они признаются. Работаю в таком разрезе, товарищ Народный Комиссар!
— Правильно. В пользу скольких держав?
— Четырех, товарищ Народный Комиссар.
Ежов косо посмотрел на меня. Наши взгляды встретились. Узнал ли он?
— Мало.
И маленький человечек со шрамом на лице — русский Марат, как он любил величать себя, засеменил из комнаты.
Мы сели.
— Сильно сдал Николай Иванович: поседел, пожелтел…
— А ты его знаешь?
Я рассказал о троекратном поцелуе.
— Я недавно в вашей следовательской уборной мельком видел в зеркале себя и сейчас понимаю, что эти месяцы мне дались легче, чем ему, — сказал я.
Соловьев исподлобья взглянул на меня и ничего не ответил. Потом молча докончил оформление дела и нажал кнопку звонка.
А через несколько дней встретил меня плачущим голосом и только одним вопросом:
— Когда тебя расстреляют, гад?
Он долго смачивал под краном лоб и виски и плаксиво повторял:
— Когда тебя расстреляют?
Мы сели.
— Ты у белых был?
— Нет.
— А у Махно?
— Нет.
— Какой подлец! Рассуждая в таком разрезе — обыкновенный подхалим! Представить себе такого даже нельзя… Откуда ты только свалился на мою шею?
Он машинально вынул было из стола мамин архив, потом вдруг вздрогнул, до отказа выдвинул ящик и с силой швырнул туда оба пакета в коробке.
— Скажи, где ты жил за границей?
— Вы же знаете, гражданин следователь, — в Праге. Окончил там первый университет. Второй — в…
— И кто там жил из наших белых?
— Эсеры.
Соловьев долго и мрачно размышлял, то глядя в потолок, то рисуя на листе бумаги кружки и линии. Потом произнес загробным голосом:
— Ты эсер.
— Я? А как же! Точно: эсер.
— Гадина ты, Митюха, вот кто. В этом разрезе просто падло. Тэк-с, тэк-с…
Мы помолчали.
— Кто ты?
— Эсер.
— На суде как будешь говорить в таком разрезе?
— Эсер.
— Точно?
— Как в аптеке! Эсер!
— Это правда?
— Эсер.
— Ну, смотри, как наловчился! Долбит, как дятел! Тэк-с, тэк-с. Чай пить будешь?
— С лимоном, гражданин следователь. И с бутербродами.
— Обыкновенная подлюка. Советского рубля за чай с лимоном не стоишь!
И вот мы сидим и работаем. Вместе. Дружно. Но на этот раз Соловьев пишет вяло — история получается короткая, серенькая, шаблонная: это все он мог бы написать с самого начала, ведь начальство так и указало оформить — как студента. Но чувство прекрасного и яркого, любовь к экзотике и громким именам завлекли беднягу в дебри вдохновенного творчества: он припутал генерала Туркула и анархиста Нина, Испанию и Болгарию, князя и графа… Но безудержные взлеты ввысь оказались ненужными… Составить громкое дело не удалось. Прогреметь на весь Союз тоже. Теперь Соловьев угрюмо скреб пером и записывал мои скучные показания: меня умерший до моего прибытия в Прагу студент, якобы бывший эсером, завербовал в эсеровскую организацию, созданную при Союзе студентов граждан СССР двумя офицерами чехословацкой полиции по фамилии так и так (я назвал их двумя чешскими похабными словами). Оба завербовали меня в чехословацкую разведку, и за тысячу крон в месяц я сообщал им публиковавшиеся в советской и чехословацкой печати цифры планов экспорта и импорта. Это я сделал из злобы на советскую власть за то, что она отобрала у меня в Анапе лучший в городе дом на Пушкинской улице, номер 51 (такого там нет, что легко можно доказать справкой из Анапы). Я сам вербовал своих знакомых в террористическую организацию, а именно в 1936 году передал в Анапе бомбы бывшей графине Елизавете Робертовне де Корваль, которая спилась и умерла на десять лет раньше, и мадам Ассиер, уехавшей с белыми за границу еще в 1918 году при эвакуации Новороссийска (Соловьев хоть тут дал волю своему пристрастию к громким именам). Вот и все. Коротко и куце — не дело, а кот с обрубленным хвостом. Я сам обиделся, но делать было нечего: все — и никаких гвоздей. В этом разрезе я был потом похоронен по третьему разряду. Тэк-с, тэк-с…
Глава 8. В ожидании смерти
Началась скучная жизнь. Изредка меня вызывали днем ради какого-нибудь пустяка. А иногда и без всякой надобности: Соловьев оформлял чужие дела, а я дремал.
Такие вызовы были необходимы нам обоим для стажа, — так дело выглядело серьезнее. К тому же во время допросов следователь получал питание бесплатно, так сказать, за мой счет, и, откровенно говоря, усиленно пользовался этим — всегда заказывал себе кое-что получше отдельным пакетом, очевидно, для семьи.
Но однажды произошли два события, которые потом заставили меня много думать.
Желая проверить свои наблюдения и выводы, я заявил Соловьеву, что я не шпион, а вор и растратчик: украл и растратил три миллиона французских франков из суммы, полученной в Берлине из Москвы моим начальником Теодором Малли для расходов нашей подпольной разведывательной организации.
— Не ври, не ври, — нараспев протянул Соловьев, не поднимая головы. Он оформлял какое-то дело.
Я начал сыпать самыми точными цифрами, именами, адресами и данными.
— Говорю: не мешай. Заткнись. Мы знаем, что ты честный человек и хороший разведчик. Закройся. Не оговаривай себя понапрасну. Стыдно!
Но я упорно нес свое. Тогда Соловьев оторвался от работы.
— Если думаешь отвертеться от пункта шестого, то напрасно. Это уже решено начальством. Брыкаться бесполезно. — Он потянулся. Зевнул. Закурил. — Так ты вправду имел такие деньги в руках, Митюха? В валюте?
— Да. У меня была своя фирма и свой валютный счет.
— При наличии иностранного паспорта?
— Нескольких.
Соловьев долго смотрел на меня. Его лицо отображало крайнее изумление.
— Так значит, ты в любой день мог с деньгами рвануть куда-нибудь в другую страну и прохлаждаться в свое удовольствие по гроб жизни?
— Да, конечно.
Соловьев замер. Рот его приоткрылся. Он нагнулся ко мне.
— И все-таки ты приехал сюда?
— Да, вернулся. Хотя вполне мог ожидать ареста: иностранная печать об арестах в СССР много писала, и мы были хорошо обо всем информированы.
— Так почему же ты вернулся?! Баран! Дурак! Ох и дурак!
