Галина Серебрякова - Маркс и Энгельс
Энгельс, как и Маркс, никогда не судил о людях по их национальной принадлежности. Великие вожди рабочего класса легко сходились с единомышленниками и соратниками независимо от цвета их кожи и происхождения, и всегда их врагами были гонители и эксплуататоры рабочего класса любой страны. В небольшом письме своему австрийскому корреспонденту Энгельс за несколько лет до процесса Дрейфуса, в апреле 1890 года, просто и ясно раскрыл реакционную сущность оценки человека по национальному признаку и, в частности, показал, что антисемитизм — это пережиток средневековья и отсталой культуры.
Владимир Ильич Ленин произносит речь на открытии временного памятника Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу. Москва. 7 ноября 1918 года.
Памятник Карлу Марксу в Москве (работа скульптора Л Кербеля)
«…Но не наделаете ли вы с антисемитизмом больше вреда, чем добра, — вот о чем прошу я вас поразмыслить. Антисемитизм — это признак отсталой культуры, и поэтому имеет место только в Пруссии и Австрии, да еще в России…
…Антисемитизм, таким образом, — это не что иное, как реакция средневековых, гибнущих общественных слоев против современного общества, которое состоит в основном из капиталистов и наемных рабочих; он служит, поэтому, лишь реакционным целям, прикрываясь мнимосоциалистической маской…»
Дни для Энгельса пролетали с быстротой падающих звезд. Июль был на исходе. Энгельс собирался в долгий путь по разным европейским странам. Готовясь к отъезду, он приводил в порядок дела и писал завещание. 73 года заставляли его думать о неизбежном для всего сущего конце.
Трудно бывает жить, еще труднее умереть. Любя жизнь, следует учиться достойно встретить смерть.
Энгельс не опускал глаз ни перед какой опасностью, встречал ее с улыбкой, грустью. Он не желал, чтобы переход в небытие застал его врасплох. Любовь к порядку никогда его не покидала. Часть своего имущества и библиотеку Энгельс передавал после своей кончины Социал-демократической партии Германии, а основную сумму денег делил между дочерьми и внуками Маркса. Они были ему ближе родни, и судьба их всегда беспокоила Энгельса, стремившегося облегчить ее им, чем мог. Любовь к Марксу коснулась всех, кто был дорог и близок покойному. Энгельс всегда оставался одним из самых верных, скромных, самоотверженных людей, которых знала история.
ЗАВЕЩАНИЕ ФРИДРИХА ЭНГЕЛЬСА ОТ 29 ИЮЛЯ 1893 г.
122. Риджентс-парк-род, Лондон
Я, Фридрих Энгельс, настоящим аннулирую все мои прежние завещания и объявляю действительным это завещание. Я назначаю моих друзей Самюэла Mуpa, адвоката из Линкольнс-Инна, Эдуарда Бернштейна, журналиста, и Луизу Каутскую, проживающую в настоящее время в моем доме, каждому из них за его или ее хлопоты сумму в двести пятьдесят фунтов стерлингов Я завещаю моему брату Герману имеющийся у меня написанный маслом портрет моего отца, а если вышеназванный брат умрет раньше меня, то его сыну Герману. Все мое движимое имущество и другие вещи, изготовленные или заказанные для моего дома к моменту моей смерти, — кроме денег и ценных бумаг, а также всего того, чем я по-иному распоряжусь в этом завещании или каком-либо дополнении к нему, — я завещаю вышеупомянутой Луизе Каутской. Я завещаю Августу Бебелю из Берлина в Германской империи, члену германского рейхстага, Паулю Зингеру из Берлина, также члену германского рейхстага, общую сумму в одну тысячу фунтов стерлингов, которую они или их преемник должны использовать для расходов по выборам в германский рейхстаг таких лиц, в такое время, в таком месте, которые упомянутые Август Бебель и Пауль Зингер или их преемник сочтут подходящими согласно их или его безусловному суждению.
Я завещаю моей племяннице Мери Эллен Рошер, жене Перси Уайта Рошера, агента и бухгалтера, сумму в три тысячи фунтов стерлингов. Я распоряжаюсь, чтобы все литературные рукописи, написанные моим покойным другом Карлом Марксом, и все личные письма, написанные им или адресованные ему, которые ко времени моей смерти будут находиться в моем владении или распоряжении, были бы переданы моими душеприказчиками Элеоноре Маркс-Эвелинг, младшей дочери вышеупомянутого Карла Маркса. Я завещаю упомянутым выше Августу Бебелю и Паулю Зингеру все книги, которые будут находиться ко дню моей смерти в моем владении или распоряжении, и все мои авторские права. Я завещаю вышеупомянутым Августу Бебелю и Эдуарду Бернштейну все рукописи, которые будут находиться ко дню моей смерти в моем владении или распоряжении (кроме указанных выше литературных рукописей Карла Маркса), и все письма (кроме упомянутых личных писем Карла Маркса).
Что касается остального моего имущества, то я распоряжаюсь разделить его на восемь равных частей Три восьмых части завещаю Лауре Лафарг, Ле-Перре, близ Парижа, Франция, старшей дочери упомянутого Карла Маркса и жене Поля Лафарга, члена французской палаты депутатов. Другие три восьмых части завещаю упомянутой Элеоноре Маркс-Эвелинг и, наконец, две восьмых — вышеупомянутой Луизе Каутской. Я уполномочиваю моих душеприказчиков в любое время по их усмотрению выдавать и переводить любую часть моего состояния, существующую в виде вкладов и вышеуказанного имущества, в целях удовлетворения права на мое наследство или предоставления какой-либо части из вышеупомянутого остатка моего имущества. Я уполномочиваю их также окончательно определять стоимость моего упомянутого состояния или любой части его таким образом, как это они сочтут подходящим. В удостоверение чего я, вышеназванный Фридрих Энгельс, 29 июля 1893 г. подписал это мое завещание.
Фридрих Энгельс.
Подписано вышеназванным завещателем в нашем присутствии как его последняя воля, и в это же самое время, в его и наше присутствие, мы учиняем свои подписи здесь как свидетели.
Фридрих Лесснер, Людвиг Фрейбергер.
Покончив с нотариусом и наиболее неотложными текущими делами, Энгельс собрался на родину. Накануне отъезда с обычной пунктуальностью поздравил Либкнехта и его жену с серебряной свадьбой.
«Когда у кого-нибудь из нас, старых боевых товарищей, — писал он, — наступает такой торжественный день, то невольно на память приходят минувшие времена, минувшие битвы и бури, первые поражения, а затем и победа, весь пройденный бок о бок путь, и становится радостно, что на старости лет на нашу долю выпало уже не закреплять первую брешь, — мы ведь давно перешли от обороны к общему наступлению, — а идти вперед в атаку все той же боевой шеренгой. Да, старина, мы пережили вместе не одну бурю и, надо надеяться, не одну еще переживем, и, если все пойдет хорошо, переживем и ту, которая хоть и не принесет нам окончательной победы, но все же окончательно обеспечит. Голову, к счастью, мы оба еще можем держать высоко, сил у нас для нашего возраста тоже достаточно, так почему бы этому не случиться?»
