Иван Майский - Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)
— Почти как в Москве…
Конечно, здесь было известное преувеличение, но все-таки подобная оценка являлась показательной.
В других городах было то же самое. Для присутствия на митингах в качестве почетных гостей я направил в провинцию всех ответственных работников посольства, в частности моего заместителя, советника К.В.Новикова, — в Бирмингем, где должен был выступать лорд Бивербрук. Этот митинг был особенно удачен: он происходил под открытым небом и собрал свыше 50 тыс. человек. Настроение присутствующих было приподнятое. Бивербрук резко ставил вопрос о втором фронте. Митинг встретил его громовыми рукоплесканиями.
Но, пожалуй, еще характернее был такой эпизод. Председатель митинга бирмингемский лорд-мэр Типтафт во вступительном слове, между прочим, бросил:
— Вот говорят о коммунизме… Да если бы сейчас произвести у нас голосование по этому вопросу, большинство страны, пожалуй, оказалось бы в коммунистах!
Митинг откликнулся громовым «Да! Да!» и покрыл слова лорд-мэра бурными аплодисментами.
Разумеется, слова Типтафта приходилось принимать «со щепоткой соли», но все-таки… Какова должна была быть общественная атмосфера, чтобы с подобным заявлением выступил лорд-мэр Бирмингема, твердыни металлургических компаний и гнезда чемберленовцев!
Такие настроения сохранились и позднее. Так, 12 августа в Глазго состоялся большой митинг под открытым небом, на котором свыше 20 тыс. человек потребовали безотлагательного открытия второго фронта. Того же требовали многие британские тред-юнионы — горняки Южного Уэльса, машиностроители Лондона, текстильщики Ланкашира и др. 25 октября 50 тыс. человек, собравшихся на митинг на Трафальгарской площади в Лондоне, потребовали от правительства немедленной организации второго фронта.
Чрезвычайно характерны были также сценки, ежедневно происходившие тогда в самых обыкновенных английских «пабах» (пивных), так охотно посещаемых английскими рабочими. Друзья и товарищи выпивают, перешучиваются, толкуют о всяких текущих делах. Но вот подходит момент, когда объявляются военные новости. Все вдруг замолкают и настораживаются.
Включается радио. Сообщается сводка с советско-германского фронта… Люди с напряженным вниманием, насупившись, слушают ее… Потом радио сразу выключается — остальной информацией никто не интересуется. Простые английские люди, не посвященные в тайны «высокой политики», здоровым классовым чутьем улавливали все историческое значение битвы на Волге как решающего перелома в ходе второй мировой войны.
Одновременно широкая кампания в пользу открытия второго фронта развертывалась за океаном. В начале августа по городам США прокатилась волна массовых митингов с этим требованием (в Нью-Йорке присутствовали 75 тыс., в Детройте — 20 тыс. и т.д.). Те же требования выдвинули съезд профсоюза автомобильной промышленности (10 августа) и съезд Конгресса производственных профсоюзов США (15 ноября), а также ряд отдельных американских профорганизаций. На скорейшем открытии второго фронта энергично настаивали многие общественные организации и видные политические и культурные деятели страны.
Особенно показательно было поведение республиканского кандидата в президенты Уэндела Уилки. В качестве личного представителя Рузвельта он побывал в конце сентября 1942 г. в Москве и в интервью корреспонденту «Известий» заявил, что, по его мнению, наиболее эффективным способом, каким можно выиграть войну, оказывая помощь Советскому Союзу, является установление Соединенными Штатами вместе с Великобританией «подлинного второго фронта в Европе и в наиболее кратчайший срок, который одобрят наши военные руководители». По возвращении в Вашингтон Уэндел Уилки в интервью представителям американской печати 14 октября еще раз подтвердил свое московское заявление.
В такой обстановке мое выступление 30 июля перед многочисленным собранием парламентариев, а главное, то сочувствие, с которым оно было встречено столь ответственной аудиторией, лишний раз показали Черчиллю, что требование скорейшего открытия второго фронта становится популярным уже в таких кругах, с которыми ему необходимо серьезно считаться. Надо было срочно принять меры для «успокоения» взволнованных умов, для предупреждения дальнейшего роста советофильской волны, которая могла поставить под угрозу военную политику правительства. Поездка премьера в Москву, встреча и переговоры его со Сталиным являлись прекрасным «горчичником» для отвлечения общественных страстей от лозунга «Второй фронт немедленно!». Этот мотив в дополнение к другим, выше охарактеризованным, сыграл, как мне кажется, немалую роль в решении военного кабинета санкционировать визит премьера в Москву.
На следующий день, 31 июля, я имел важную беседу с руководителями наиболее крупных английских газет. Поскольку моя встреча с парламентариями носила «закрытый характер», я не мог дать сведения о ней в печать, что было бы очень важно с точки зрения борьбы за второй фронт в 1942 г. Чтобы обойти эту трудность, я пригласил в посольство главных редакторов лондонской прессы и по существу повторил перед ними свою речь, произнесенную мной накануне в здании палаты общин. В последующие дни и недели это нашло свое отражение в позиции различных органов печати по жгучему вопросу момента.
Несколько позднее, уже в сентябре, я имел большую беседу на тему о втором фронте в 1942 г. с группой лондонских корреспондентов[233]. Возвращаюсь, однако, к поездке Черчилля в Москву. Поскольку я сам в ней не участвовал, никаких личных воспоминаний о ней у меня не имеется. Считаю необходимым все-таки хотя бы вкратце рассказать об ее истории, пользуясь для этого сообщениями Черчилля в его мемуарах, корректированными тем, что мне пришлось в дальнейшем услышать и узнать из других источников, заслуживающих доверия. 2 августа Черчилль вылетел из Англии в Каир, а 10 августа — из Каира в Москву. Путь пролегал через Тегеран, Кавказ, Куйбышев: под Сталинградом тогда еще шли жестокие бои. Премьера сопровождала большая свита, включая начальника генштаба генерала Уэйвелла, маршала авиации Теддера и постоянного товарища министра иностранных дел А.Кадогана. Кроме того, с Черчиллем летел также А.Гарриман, который представлял Рузвельта. 12 августа англо-американские гости прибыли в Москву, где оставались три дня.
Первая встреча Черчилля и Сталина состоялась 12 августа. Она продолжалась четыре часа. Настроение у всех присутствующих было крайне напряженное. Да и не удивительно: Черчилль в ней подробно обосновывал причины, побудившие англо-американцев отказаться от открытия второго фронта в 1942 г. Его аргументы, однако, как и следовало ожидать, не убедили Сталина, который в ответ заявил, что англо-американцы, видимо, просто боятся схватиться лицом к лицу с германской армией. Черчилля это задело, и он стал доказывать, что русские, как люди «сухопутные», плохо понимают всю сложность и трудность морских десантов. Соглашения между сторонами не произошло.
