Игорь Талалаевский - Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта
2
Шкловский. Мое прошлое — ты было. Были утренние тротуары берлинских улиц, базары, осыпанные белыми лепестками цветущих яблонь. Ветки яблонь стояли на длинных базарных столах в ведрах. Позднее, летом, были розы на длинных ветках, — вероятно, это вьющиеся розы. Орхидеи стояли в цветочном магазине на Унтер-ден-Линден, а я их никогда не покупал. Был беден. Покупал розы — вместо хлеба. Я один. У меня нет своих в Берлине.
Эльза. Лиличка! На новой квартире я ужилась. Подозреваю, что хозяйка у меня из экс-веселящихся, соответственно и характер у нее не злобный и не придирчивый. Разговаривают в моих краях только по-немецки, Откуда не идешь, приходится пробираться под 12 мостами. Такое это место, что без особой нужды не заедешь. Знакомые с Курфюрстендам по дороге заходить не будут.
Шкловский. Вот вам план книги. Человек пишет письма к женщине. Она запрещает писать о любви. Он примиряется с этим и начинает рассказывать ей о чем угодно. Для него это способ распускания хвоста.
Эльза. При мне состоят все те же, поста не покидают. Тот, третий, ко мне окончательно пришился. Почитаю его своим самым крупным орденом, хотя влюбчивость его мне известна. Пишет мне каждый день по письму и по два, сам же мне их приносит, послушно садится рядом и ждет, пока я их прочту.
Шкловский. Но тут за сценой появляются соперники. Их два: 1/ англичанин, 2/ некто с кольцами в ушах. Письма начинают желтеть от ярости.
Эльза. Первый все еще посылает цветы, но грустнеет. Второй, которому ты меня неосторожно поручила, продолжает настаивать на том, что любит. Взамен требует, чтобы я со всеми своими неприятностями обращалась к нему. Такой хитрый.
Шкловский. Человек русского обряда поведения смешон в Европе, как пушистая собака в тропиках.
Эльза. Несмотря на покойное житье здесь, я тоскую по Лондону. По одиночеству, размеренной жизни, работе с утра до вечера, ванне и танцам с благообразными юношами. Здесь я от этого отвыкла. И слишком много горя вокруг, чтобы об этом можно было хоть на минуту забыть. Пиши скорее про все свои дела. Целую тебя милую, самую красивую, спасибо еще раз за любовь и ласку.
Шкловский. Женщина материализует ошибку. Ошибка реализуется. Женщина наносит удар. Боль реальна.
3
Шкловский. Дорогая Аля!
Эльза. Милый, родной.
Шкловский. Я уже два дня не вижу тебя.
Эльза. Милый.
Шкловский. Звоню. Телефон пищит, будто я наступил на кого-то.
Эльза. Не надо.
Шкловский. Дозваниваюсь, — ты занята днем, вечером.
Эльза. Родной.
Шкловский. Еще раз пишу. Я очень люблю тебя.
Эльза. Не пиши мне о любви.
Шкловский. Ты город, в котором я живу, ты название месяца и дня.
Эльза. Не надо.
Шкловский. Плыву соленый от слез, тяжелый, почти не высовываясь из воды.
Эльза. Я очень устала.
Шкловский. Кажется, скоро потону, но и там, под водой, куда не звонит телефон и не доходят слухи, где нельзя встретить тебя, я буду тебя любить.
Эльза. Я устала. У меня, как ты сам говоришь, сбита холка.
Шкловский. Я люблю тебя, Аля!
Эльза. Нас разъединяет с тобою быт.
Шкловский. Я люблю тебя, Аля, а ты заставляешь меня висеть на подножке твоей жизни.
Эльза. Я не люблю тебя и не буду любить.
Шкловский. У меня стынут руки.
Эльза. Я боюсь твоей любви, ты когда-нибудь оскорбишь меня за то, что сейчас так любишь.
Шкловский. У меня стынут руки.
Эльза. Не стони так страшно, ты для меня все же свой! Не пугай меня!
Шкловский. Я не ревнив к людям, я ревнив к твоему времени. Я не могу не видеть тебя. Ну что мне делать, когда любовь нельзя ничем заменить?
Эльза. Ты меня так хорошо знаешь, а сам делаешь все, чтобы испугать меня, оттолкнуть от себя.
Шкловский. Ты не знаешь веса вещей. Все люди равны перед тобой, как перед Господом, ну что же мне делать? Я очень люблю тебя.
Эльза. Может быть, твоя любовь и большая, но она не радостная.
Шкловский. Сперва меня клонило к тебе, как клонит сон в вагоне голову пассажира на плечо соседа.
Эльза. Ты нужен мне, ты умеешь вызывать меня из себя самой.
Шкловский. Потом я загляделся на тебя.
Эльза. Не пиши мне только о своей любви. Не устраивай мне диких еден по телефону. Не свирепей.
Шкловский. Знаю твой рот, твои губы.
Эльза. Ты умеешь отравлять мне дни. Мне нужна свобода, чтобы никто даже не смел меня спрашивать ни о чем.
Шкловский. Я намотал на мысль о тебе всю свой жизнь. Я верю, что ты не чужой человек. Ну, посмотри в мою сторону!
Эльза. Ты требуешь от меня всего моего времени.
Шкловский. Я напугал тебя своей любовью.
Эльза. Будь легким, а то в любви ты сорвешься. Ты с каждым днем все грустней.
Шкловский. Когда в начале я был еще весел, я больше тебе нравился.
Эльза. Тебе нужно ехать в санаторий, мой дорогой.
Шкловский. Это от России, дорогая. У нас тяжелая походка. Но в России я был крепок, а здесь начал плакать.
Эльза. Пишу в кровати, оттого что вчера танцевала. Сейчас пойду в ванну. Может быть, сегодня увидимся.
Шкловский. После ванны и переодевания мужчине обычно нужно все начинать сначала. Переодевшись, женщина даже забывает жесты. Синтаксиса в жизни женщины почти нет.
4
Шкловский. Я не буду писать о любви. Я буду писать только о погоде. Погода в Берлине сегодня хорошая. Синее небо и солнце выше домов. На улице хорошо и свежо. Снега в Берлине в этом году почти не было. Сегодня 5 февраля… Все не о любви. Хожу в осеннем пальто, а если бы настал мороз, то пршлось бы назвать это пальто зимним. Не люблю мороза и даже холода. Из-за холода отрекся апостол Петр от Христа. Ночь была свежая, и он подходил к костру, а у костра было общественное мнение, слуги спрашивали Петра о Христе, а Петр отрекался. Пел петух. Холода в Палестине не сильны. Там, наверное, теплее, чем в Берлине. Если бы ночь была теплая, Петр остался бы во тьме, петух пел бы зря, как все петухи, а в Евангелии не было бы иронии.
Хорошо, что Христос не был распят в России, климат у нас континентальный, морозы с бураном; толпами приходили бы ученики Иисуса на перекрестки к кострам и стали бы в очередь, чтобы отрекаться. Государство не отвечает за гибель людей, при Христе оно не понимало по-арамейски и вообще никогда не понимает по-человечески. Римские солдаты, которые пробивали руки Христа, виновны не больше, чем гвозди. В любви никому ничего не надо. Вход только по контрамаркам. И быть жестоким легко, нужно только не любить. Любовь тоже не понимает ни по-арамейски, ни по-русски. Она как гвозди, которыми пробивают. А если больно? Переведи все в космический масштаб, возьми сердце в зубы, пиши книгу.
