Игорь Талалаевский - Три фурии времен минувших. Хроники страсти и бунта
Татьяна благоразумно отказалась, вышла замуж за барона Дю Плесси, затем за издателя Либермана (владельца журнала «ВОТ») и укатила с последним в Америку.
Все это станет понятно, если знать, что после поездки Володи в Америку в 25 году наши с ним интимные отношении прекратились навсегда. В начале нашего романа мы условились, если наша любовь охладеет, мы скажем друг другу об этом. И вот в 25 году я сказала ему, что больше не люблю его. Мне казалось, что и он стал меня любить много меньше и очень мучиться не будет. Увы, я ошиблась. Правда, он не стал настаивать, иначе был бы полный разрыв. Но оставалась наша дружба. Мы по-прежнему жили вместе с Осей, втроем, в Гендриковом переулке, вместе ездили отдыхать, ходили в театр, занимались редакционными делами. Живя в одной квартире, мы все трое старались устраивать свою жизнь так, чтобы всегда ночевать дома, независимо от других отношений. Утро и вечер принадлежали нам, что бы ни происходило днем.
Были ли у меня романы? Были. Знал ли Володя о них? Знал. Знал, но молчал. Для меня завести роман особого труда не представляло. Для этого надо было внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешить ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить, куда вздумается. Ну, а остальное сделают хорошая обувь и шелковый галстук.
Были режиссеры — Всеволод Пудовкин[88], Лев Кулешов[89]. Был крупный госчиновник Юсуп Абдрахманов[90]. Был зам. наркома финансов Александр Краснощеков[91].Но не было Якова Агранова[92], заместителя Ягоды[93]. Вообще, было много сплетен. Стоило мне приветливо поговорить с мужчиной или, наоборот, отринуть его, как тут же появлялось сочинение на тему «Лиля Брик и X» и шло по городу, обрастая подробностями.
В 30 году я вышла замуж за Виталия Примакова[94]. Тогда он был зам. командующего Ленинградского военного округа, видный участник гражданской войны, человек храбрый и незаурядный. Мы прожили с ним б лет, он сразу вошел в нашу писательскую среду. Сам был талантливым писателем. Он был красив, силен, отзывчив, высокообразован, хорошо владел английским, был блестящим оратором. А еще был добрым и отзывчивым. Как-то в поезде, за окном, я увидела крытые соломой хаты и сказала: «Не хотела бы я так жить». Он ответил: «А я не хочу, чтобы так жили они».
Его арестовали в 36 году. Это был первый арест в шеренге крупных военных. По делу проходило восемь человек, в их числе Якир, Уборевич, Тухачевский. Сегодня о Примакове написаны книги, сняты фильмы. В Киеве есть улица и парк его имени, поставлен памятник. «Тебе, Лиличка, на роду написаны памятники», — сказала Эльза. Шутка, конечно…
Затем я вышла замуж за Василия Катаняна[95] — друга и летописца Маяковского.
Я всегда любила одного. Одного Осю, одного Володю, одного Виталия и одного Василия. Но когда застрелился Володя, это умер Володя. Когда погиб Примаков — это умер он. Но когда в 45 году умер Ося — это умерла я…
11
Лиля. Почему застрелился Володя? Маяковский был одинок. И не от того, что он был не любим, не признан, что у него не было друга. Его печатали, читали, слушали так, что залы ломились. Не счесть людей, преданных ему, любивших его. Но все это капля в море для человека, у которого «ненасытней вор в душе», которому нужно, чтобы читали те, кто не читает, чтобы пришел тот, кто не пришел, чтобы любила та, которая, казалось ему, не любит.
Эти всегдашние разговоры о самоубийстве! Это был террор. В 16 году он позвонил и сказал: «Я стреляюсь. Прощай, Лилик!» Я крикнула: «Подожди меня!» — что-то накинула поверх халата, скатилась с лестницы, умоляла, гнала, била извозчика кулаками в спину… Маяковский открыл мне дверь, на столе лежал пистолет. Он сказал: «Стрелялся. Осечка. Второй раз не решился, ждал тебя». Я была в неописуемом ужасе, не могла прийти в себя. Мы вместе пошли ко мне, на Жуковскую, и он заставил меня играть с ним в гусарский преферанс. Мы резались бешено. Он забивал меня темпераментом. Читал чужие стихи — бесконечно:
Маяковский.
И кто-то во мраке дерев, незримый,
Зашуршал опавшей листвой.
И крикнул: что сделал с тобой любимый,
Что сделал любимый твой?
Лиля. В 20 году Роман Якобсон[96]сказал мне: «Не представляю Володю старого, в морщинах». А я ответила ему: «Он ни за что не будет старым, обязательно застрелится. Он уже стрелялся — была осечка. Но ведь осечка случается не каждый раз!» Перед тем, как стреляться, Маяковский вынул обойму из пистолета и оставил только один патрон в стволе. Он был игрок, игрок во всем. И здесь он доверился судьбе, думал — если не судьба, опять будет осечка, и он поживет еще.
Он был хронически мнителен. Кто-то опаздывал на партию в карты — он никому не нужен. Знакомая девушка не позвонила — никто его не любит. А если так, то жить бессмысленно. Он написал предсмертное письмо 12 апреля 30 года, а застрелился 14-го. Если бы обстоятельства сложились порадостней, самоубийство могло бы отодвинуться, но все тогда не ладилось: и проверка своей неотразимости, казалось, потерпела крах, и неуспех постановки «Бани», и тупость рапповцев… И то, что на выставку «20 лет работы» не пришли те, кого он ждал, и то, что он не выспался, наконец. И во всем он был не прав. И по отношению к Норе Полонской, которую он хотел увести от мужа, чтобы доказать себе, что по-прежнему ни одна не может противостоять ему, и по отношению к постановке «Бани», которая, чего уж там, действительно провалилась, но текст!.. Он был поэт. Он все хотел преувеличить. Без этого он не был бы тем, кем был.
12
Маяковский. «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля — люби меня. Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мамы, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.
Как говорят — «инцидент исперчен»,
любовная лодка разбилась о быт.
Я с жизнью в рассчете и не к чему перечень
взаимных болей, бед и обид.
Счастливо оставаться — Владимир Маяковский».
Лиля. «Я с жизнью в рассчете»… В начатых стихах, о которых говорил Маяковский в письме, эта строчка звучала по-иному.
