Владимир Бараев - Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
— Как тебя звать?
— Елизавета… А вас как величать?
— Михаил Александрович, а его — Иван Яковлевич.
— Разве мы не одни? — удивилась она, глянув назад. — Молод еще по отчеству называться.
И столько неприязни было в ее голосе, что Чурин заерзал на доске и спросил, куда грести.
— К плоту, конечно, куда еще. Как ты сюда попала?
— Долгая история, вот сведет господь, расскажу, а сейчас, извините, дайте я вас поцелую, — пригнув голову Бестужева, она целомудренно поцеловала его в щеку. — Спасли…
— В губы его, Лизавета! В губы! — закричали с плота.
— Ишь, отхватила! Сразу двух завлекла!
— Простите их, грешных, — сказала она, поднимаясь на ноги.
Он тоже встал и подал ей руку. И до того красиво и естественно, просто сделал он это, и так женственно, мягко приняла она руку, что шум на плоту вдруг стих. Все невольно залюбовались давно забытой или никогда не виданной картиной. И хоть он был в простой холщовой рубахе и сыромятных сапогах, а она — в мокром драном платье, казалось, будто благородный принц помогает взойти на корабль прекрасной принцессе. Когда женщина ступила на мокрое бревно плота, он осторожно поддержал ее за талию.
— Merci beaucoup! — вдруг, сказала она.
— S'il vous plait! — ответил Бестужев.
— Parlez vous francais? — удивилась она.
— Vous etes tres gentille, je vous aime bien.
— Ici, sur L'Amour, j'entends une declaration d'amour.[14]
— У, стерва! Из-за тебя чуть не утоп! — зарычал вдруг казак и замахнулся на нее. — Прочь от борта, сука!
— Я попрошу вас! — Бестужев произнес это настолько властно и твердо, что казак тут же оробел и опустил руку.
При полном молчании Бестужев с Чуриным отплыли от плота и направились вверх по течению. Женщины провожали взглядами удаляющуюся лодку. Елизавета безотрывно смотрела вслед, прикрыв глаза ладонью, и, когда Бестужев оглянулся, махнула ему. Он тоже поднял руку. Чурин греб молча, сосредоточенно, а потом спросил:
— Интересно, кто она?
— Трудно сказать. Во всяком случае, не из простых.
— Еще немного — и утонула бы. Странно: рев, крики, а сейчас вдруг тишина.
— Отвыкли от человеческого обращения, вот и поразились: оказывается, есть еще оно на свете…
Когда они вернулись к себе, солнце зашло. Туман наплывал на реку вместе с сумерками. Два плота с лошадьми остановились чуть ниже по течению. Огни костров загорелись на берегу. Кто-то отбивал косу на металлической бабке, стук молотка, отражаясь эхом в зарослях на острове, заметался над рекой. Затем послышались взмахи литовок, шорох скашиваемой травы, позвякиванье ботал на шеях лошадей, согнанных с плотов на подножный корм.
А как там дома с сеном? Анай с Эрдынеем обещали накосить, но этого будет мало. Лошадь, две коровы, овцы. Денег много уйдет зимой на покупку сена.
Вскоре к костру Бестужева подошел Буйвид. Бестужев спросил, что это за женщина и как она попала на каторгу.
— Девица Елизавета Шаханова из Екатеринбурга. Была гувернанткой в семье фабриканта, тот стал обхаживать ее, а жениха, инженера, сослал в Верхотурье. Хозяйка выгнала ее, но хозяин продолжал вокруг нее крылом чертить. Тогда фабрикантша поймала ее на улице, вцепилась в волосы. Защищаясь, Елизавета оттолкнула ее, та упала, подняла крик. Ничего страшного не было, но девицу осудили.
— Обычный исход, но еще не кончена жизнь.
— Конечно, в Николаевске выйдет замуж, да и другие тоже.
— Откуда переселенцы?
— Из Забайкалья, — ответил Буйвид и рассказал, что почти все — не по доброй воле. Богатые откупились — нашли вместо себя замену. Но есть и по охоте, из горнозаводских. Положение у них хуже, чем у крепостных — фактически вечнокаторжные. А на Амуре их ждет вольная жизнь. Коров, лошадей, продовольствие получат и денег выдадут.
— Зачем деньги, кругом ведь тайга? — спросил Бестужев.
— Купцы лавки откроют, да и местные племена охотно берут наши деньги, правда, не ассигнациями, а серебром. — Буйвид придвинулся и шепнул на ухо, что везет пять ящиков монет на двадцать пять тысяч рублей.
— Осядут ли переселенцы, не разбегутся ли?
— А кто разрешит? Ни вернуться назад, ни переехать на другое место они права не имеют.
— Но это же по Аракчееву! — воскликнул Бестужев. — Еще муштру осталось ввести!
— Главная задача поселений — обеспечить судоходство по Амуру, дрова, провиант заготовлять, а дай волю, разбегутся.
— А если место неудачно — земля хлеб не родит или ее вода заливает?
— Только с разрешения губернатора. Впрочем, не беспокойтесь, места хорошие, а россияне — народ живучий. Якутию, Камчатку обжили, а Амур и Сахалин и подавно…
Расставшись с Буйвидом, Бестужев подумал, что, действительно, живуч русский мужик, но сколько горя терпел и еще терпеть будет из-за подобных рассуждений!
УСТЬ-ЗЕЯ
Только пятнадцатого июля караван прибыл в Усть-Зею. Бестужев увидел ряд палаток и большой шатер генерал-губернатора. Муравьев стоял в окружении офицеров.
По его энергичным жестам было ясно, что он распекает кого-то.
Пришвартовав баржу, Бестужев поспешил к Муравьеву. У его резиденции он увидел Буйвида, Кукеля, Раевского и высокого человека в черкеске с газырями. Все они, кроме горца, смотрели на Бестужева с явной тревогой и сочувствием.
— В чем причина задержки? — спросил Муравьев, еле кивнув на приветствие.
— Они вам известны, — ответил Бестужев, — во-первых, маловодье, во-вторых, плохая оснащенность барж — канаты пришли в негодность, якорей мало…
— Где арьергард? — перебил Муравьев.
— Застрял в тридцати верстах.
— Кто возглавляет?
— Был Пьянков, но я отстранил его и…
— Ну и… договаривайте же скорее!
— Вместо него ссыльнокаторжный Митрофан Турчанинов, — увидев удивление Муравьева, Бестужев добавил: — Вполне достойный…
— Так чего же он застрял, этот ваш достойный?
— Ваше высокопревосходительство, я, возможно, виноват, но разговаривать со мной в таком тоне, извините не позволю.
У всех от изумления вытянулись лица, а горец, доселе смотревший куда-то в сторону, невольно положил руку на рукоять кинжала и вперил в Бестужева горящие глаза Покачиваясь с носков на пятки, Муравьев щелкнул хлыстом по голенищу своего сапога и наконец молвил:
— Я, разумеется, не прав… Полтора месяца тут, а все из рук вон плохо: «Лена» застряла на мели, от «Амура» никаких вестей, и вы вот задержались…
Бестужеву стало неловко за то, что генерал-губернатор оправдывается перед ним, и он решил как-то смягчить ситуацию.
— Мальянга говорил, что нынче Амур мелок, как никогда.
