Владимир Гросман - Хроники незабытых дней
Рассказ об особенностях бурения желонкой не вызвал интереса слушателей, а меня, в свою очередь, не потрясла светская новость о том, что парикмахер Лёня из Первой образцовой работает теперь фигурными ножницами. Паузы в разговоре становились длиннее.
Вместе со второй бутылкой коньяка закончились вежливые восторги по поводу моего возвращения, а заказывать третью бутылку почему-то расхотелось.
Стало откровенно скучно.
Я расплатился и поехал домой в Томилино, с утра надо было заняться делом — сбрить бороду, сходить в баню и поубедительнее написать просьбу о восстановлении в институте.
Не сразу, лишь несколько месяцев спустя с удивлением заметил, что изменился не окружающий мир, но я сам, и в сознании вместо инфантильно-капризного «хочу» всё чаще возникает бетонно-модальное понятие «надо». P.S. Почему мне припомнился, казалось бы, не самый приятный эпизод времён юности? Не знаю.
Таковы причуды памяти. Помните, какое событие назвал лучшим в своей жизни герой романа Г. Флобера «Воспитание чувств»? Не поленитесь, перечитайте последнюю страницу.
Я повидал чудес, ей-Богу,
И попадал я в переплет,
Теперь конец… А может, много
Еще меня напастей ждет.
Трудности перевода
Заранее прошу прощения у Читателя за несколько сумбурное изложение. Пишу о событиях сорокалетней давности, а тропики и сопутствующие им алкогольные напитки не способствовали укреплению памяти. К тому же всё время вспоминается то, что как будто бы и не нужно. Известно, что срамные вирши, услышанные в шестом классе, застревают в голове на всю жизнь, а слова гимна даже после зубрёжки мгновенно испаряются из памяти. Я ничего не приврал, хотя мог что-то и спутать.
Наступила осень 1964 года. Тем летом после семи лет мучений я закончил вечерний факультет торезовского иняза, написав маловразумительную дипломную работу «Вопросы семантики в освещении профессора Фёса» и, сдав три нудных госэкзамена, самым страшным из которых был научный коммунизм, оказался на улице с чистой совестью и свободным дипломом в кармане.
В стране продолжалась «оттепель», чуть приоткрылся «железный занавес», ширились международные связи. Переводчики с английским языком нужны были многим организациям, однако, как выяснилось, на работу брали не всех. За три месяца я обошёл несколько десятков международных комитетов и министерств. Мне улыбались, иногда даже радовались, вручали анкету, но, прочитав мою фамилию, кадровики не пускались в пляс, но делали чугунные морды и просили зайти позже, а ещё лучше позвонить. Лето, которое начиналось так многообещающе, закончилось, унеся с собой надежды на интересную и перспективную работу.
То ли Израиль в очередной раз отметелил наших арабских побратимов, то ли Голда Меер сказала что-то не так, но найти работу, которая предполагала бы контакты с иностранцами, с моей фамилией было практически невозможно. Оставалось устроиться преподавателем английского языка в школу, либо работать корректором в каком-нибудь издательстве. Оба варианта мне не нравились, но сидеть на шее у родителей было стыдно.
Однажды в состоянии тяжкого раздумья забрёл в популярный пивной бар «Пльзень», где любили собираться студенты иняза и МГИМО. Четвертинку я принёс с собой и, отстояв небольшую очередь, взял кружку пива, а вот на шпикачки денег уже не оставалось.
Не успел я подлить водку в кружку, как за моим столом нарисовался какой-то господин, тоже с кружкой и порцией шпикачек. Он с тоской глянул на мою четвертинку, а я пустил слюну, любуясь золотистыми сосисками на его тарелке. Наладился бартер. Я ему водку в пиво — он мне шпикачку. Разговорились, обменялись проблемами. Случайный собеседник дал мне телефон своего знакомого, которому нужен человек со знанием английского языка для работы в каком-то журнале.
На следующий день, без особой надежды позвонил, представился и договорился о встрече. Через два дня вышел на работу. Мне фантастически повезло. Собственный кадровик редакции не полагался, а главный редактор был в отпуске. Человек со знанием иностранного языка требовался срочно, и я с испытательным сроком был принят в английскую редакцию журнала «Советский экспорт» — уникального, по тем временам, рекламного издания Минвнешторга. Сработал его величество Случай, который не раз выручал меня и в дальнейшем.
О коллегах и журнале
В тот год редакция располагалась в высотном здании на Котельнической набережной. Скоростной, опасно скрипевший лифт, за пару минут поднимал сотрудников на 24 этаж, с которого была видна почти вся Москва. Почти, потому что полному обзору мешали гигантские бетонные зады пролетариев обоего пола, установленные по периметру центральной башни, венчавшей высотку.
Встретили меня хорошо. Какие-то сердобольные женщины напоили чаем, посадили за стол, сунули кипу русских и английских текстов и оставили в покое. Я закопался в бумагах и затих, трусливо поглядывая, на сидевших вокруг сотрудников режимного министерства.
Работа есть работа или «джоб из джоб», как говаривал тогдашний заведующий английской редакцией Юра Мохамедьяров, рискнувший осквернить моей фамилией штатное расписание. Девять лет пролетели как один миг, но запомнилась не работа, а люди, такие разные не ординарные и интересные.
Пожалуй, ближе всех я сошёлся с Петей Ступишиным из немецкой редакции и Юрой Тумановым, занимавшимся рекламой продукции станкостроения.
Нас объединяли молодость, максимализм мышления и любовь к хорошей выпивке. «Хорошей» не в смысле качества (пили, что подешевле), а в смысле количества. Сошлись мы быстро. Вечером на второй день работы я вышел покурить на пятачок возле лифта.
Там стоял высокий, мрачноватый Петя и рядом с ним улыбающийся коротышка Туманов. — Ну, что, пора тебя дефлорировать, — обратился ко мне Юра, поправляя сползающие очки.
Интуитивно поняв, что означает это ужасное слово применительно к ситуации, я продемонстрировал пять рублей. — Для начала хватит, — заверил меня Туманов, — потом на всех раскидаем.
Вечер знакомств состоялся в рабочей столовой нашего высотного дома за тремя винегретами и двумя бутылками водки, взятыми в ближайшем гастрономе.
Причём, на вторую бутылку пришлось занимать у буфетчицы, которую. Туманов обольстил в мгновенье ока. — Старик! — кричал Юра, блестя очками, — главное в женщине — глаза и грудь! Я, когда вижу бюст пятого размера, да в хорошем вырезе, у меня очки потеют.
Петя вставлял язвительные замечания. Я был горд и счастлив, что сижу как равный с такими остроумными и эрудированными людьми. Наконец-то я оказался в нужном месте и в нужное время! «Советский экспорт» издавался на русском и еще четырех европейских языках. Кроме штатных сотрудников редакции, в наш коллектив входило большое количество авторов, художников, переводчиков. В редакции почти всегда находились люди различных творческих профессий, что создавало совершенно особую атмосферу, резко отличавшуюся от аппаратного подхалимско-чиновничьего духа, царившего в элитарном Министерстве внешней торговли. Следует отметить, что даже когда редакция переехала на улицу Каховка, и слилась с Внешторгрекламой, это никак не отразилось на честных товарищеских отношениях людей и не привело к наушничеству и стукачеству, столь распространенному в системе, частью которой мы были.
