Екатерина Мешаненкова - Данте. Жизнь: Инферно. Чистлище. Рай
Весьма возможно, что Данте выражался слишком откровенно о военном положении белых, а белые не терпели в своей среде колебаний. Устав от жестокостей и неудач, Данте посоветовал более осторожному Орделаффи отправиться за помощью к мощным гибеллинским правителям — веронским делла Скала. Мы полагаем, что Данте уехал в Верону весной 1303 года и больше не вернулся в Тоскану.
Когда Данте приехал в Верону, был еще жив Бартоломео делла Скала. Данте очутился в самом центре гибеллинского движения в Италии. Из древнего ломбардского города на зеленой реке Адидже Данте следил за дальнейшим развитием событий вокруг Флоренции и, вероятно, еще колеблясь в начале своего пребывания в Вероне, вел переговоры о помощи с сеньором Вероны Бартоломео делла Скала. Новости были печальны, несмотря на то, что Болонья приняла сторону белых.
Чаша весов все больше склонялась в сторону черных, но даже они сами этому уже не все радовались, потому что междоусобицы подрывали силы Флоренции и съедали ее богатства. Надежда на мир появилась, когда умер папа Бонифаций VIII, чья жажда власти подогревала этот конфликт, и новым главой католической церкви был избран Бенедикт XI, которого уважали и гвельфы и гибеллины. Бенедикт твердо решил прекратить вражду между партиями и направил двух своих кардиналов успокаивать Тоскану. С его подачи начались переговоры о мире между черными и белыми гвельфами. Но черные не желали выпускать из рук власть, переговоры зашли в тупик, а потом и новый папа неожиданно скончался, и война вспыхнула с новой силой.
Данте был прав, вовремя покинув лагерь белых. Можно предположить, что именно в 1304 году Данте, надеясь на мир, на милость нового папы, а также на посредничество кардинала Никколо да Прато, написал канцону: «Мое три дамы сердце окружили». В канцоне горькие мысли об изгнании мешаются с мыслями о возвращении на родину. Данте представляет себе трех аллегорических дам, пребывающих под властью высокой любви. Это три добродетели: Справедливость, Правда и Законность. Всеми отвергнутые, они бродят, как нищенки, и нигде не находят прибежища на земле, захваченной тиранами и насильниками. Они пришли с верховий Нила: в средневековом представлении Нил — одна из четырех рек Земного рая. Три дамы связаны кровным родством. Божественная и заложенная в природе Справедливость родила человеческую Правду, а человеческая Правда родила Законность. Затем мы узнаем, что не только эти три дамы, но также Умеренность и Щедрость отвергнуты порочным миром. В заключение Данте говорит, что он гордится своим изгнанием:
Пусть белыми по воле провиденья
Цветам не суждено
Пребыть, но заодно,
Кто пал с достойными, того признаньем
Не обойдут.
Данте идет на компромисс со своей совестью, он согласен даже покаяться в несуществующих преступлениях, которые он будто бы совершил.
У сердца смерть стоит — уж подступила.
Будь я виновен даже,
Недолго прожила моя вина,
Раскаяньем давно погребена.
Он ждет разумного примирения и мудро советует своим политическим противникам проявить великодушие.
Канцона, птицей белой мчись на лов,
Канцона, черными лети борзыми,
Что путь под отчий кров
Отрезали, меня лишив покоя.
Ни от кого скрывать не вздумай, кто я;
Разумные уметь прощать должны:
Прощенье — наилучший лавр войны.
Но черные никому ничего не прощали. Надежды Данте вернуться домой были тщетны.
Скитания. «Пир»
…Находится в сетях
Неведенья рассудок наш доселе.
Творец миров, в Своей премудрой цели
Создавши сонм бесчисленных светил,
Меж ними свет равно распределил,
А благами земными управленье
Могущественной силе Он вручил.
И, несмотря на наши ухищренья,
Сокровища и блеск своих щедрот,
Она то тем, то этим раздает,
Из одного в другое поколенье.
Фортуною зовет ее народ,
Пред ней земное знание — ничтожно,
Она царит и правит непреложно,
Подвластно все той силе роковой,
Таящейся, как змеи меж травой.
Не уследить Фортуны перемену,
И новому новейшее на смену
Несет она. Богиня такова,
Которую порой хулят свирепо.
И те, кого она дарила слепо,
Но ей ничто — проклятия слова;
Среди других созданий совершенных
Она царит в селениях блаженных
Всевластная над сферою земной…
Расхожее мнение о том, что Данте Алигьери был реакционным средневековым политиком, который не уловил становления новых общественных форм и в каком-то догматическом сне насильственно противопоставлял застывшие формы устаревшей идеологии живым силам истории, — это мнение широко распространено, однако, как нам кажется, неверно расставляет акценты. Его сторонники находятся в плену предрассудков нашей собственной эпохи, которая односторонне развивает понятия имманентности и эволюции, стремясь при этом полностью исключить из историко-политического мышления статичные и трансцендентные элементы. Данте вовсе не был оторванным от жизни идеологом: у себя на родине он рано приобщился к активной практической политике, участвовал в работе строительных комиссий, жил в обществе среди людей, которые в подавляющем большинстве занимались общественной деятельностью.
Иноземные правители, его друзья в эпоху ссылки, умели ценить его дипломатический талант и пользоваться им. И если он после неудачной попытки найти свое место среди существующих сил и партий оказался почти в полной изоляции, если обманулся во всех своих надеждах и умер бедным изгнанником, не имеющим никакого влияния и политической значимости, это произошло не по недостатку способности отличать жизнеспособные тенденции и участвовать в них, а потому, что он видел эти тенденции по-своему. Для него «история» и «прогресс» не имели никакой самостоятельной ценности; он искал признаки, которые могли бы придать смысл происходящим событиям, но находил лишь хаос, противозаконные притязания отдельных людей, а потому смуту и бедствия. В его глазах мерилом истории служила не сама история, а совершенный божественный миропорядок — статичный и трансцендентный принцип, который, однако, вовсе не становится от этого абстрактным и мертвым.
Поскольку в юности Данте узрел божественное совершенство, для него оно было чувственным переживанием и образом тех устремлений, которых требовало состояние хаоса. В дальнейшем мы будем говорить об этом подробнее; теперь же необходимо лишь подчеркнуть, что напрасно самой светлой голове своего времени и самому проницательному знатоку человеческой природы приписывают банальные заблуждения и ошибки, объясняя ими его политическое злосчастье. Он был несчастлив, так как и не должен был быть успешным и счастливым: не потому, что не видел направления развития городов-государств и вообще не умел использовать шансы в политической игре, за что его мог бы упрекнуть современный историк (задним числом комбинирующий многое, что тогда было не под силу увидеть никому), а потому, что развитие городов-государств ему казалось не главным или даже заслуживающим осуждения, а также потому, что по своему образу мыслей он был выше любых расчетов.
