Алексей Новиков - Рождение музыканта
Ветру в каждой деревне хлопоты, метели в каждом овраге задержка. А вести через леса и долы бегут: от жилья к жилью без остановки, от сердца к сердцу напрямки.
– Москву, мужики, вернули! Хоть и погорелая, а все Москва!
– Москву вернули, а басурман где?
– На Смоленск задним ходом подается.
– Ой, не выпустить бы теперь!
– Не может того быть, чтобы живой ушел!
– Бают, мужики, сам Кутузов в Ельню будет!
– Не видал Кутузов твоей Ельни! Ему Бонапарта давай, а тут что? Последние шерамыжники, и те откатились.
Они, точно, из Ельни ушли. Днем Ельня была ничья, по ночам караул держали волки. Впрочем, ушли враги недалеко. Стали за Ельней в Ляхове, в Язвицах, в Долгомостье. Вся дорога до Смоленска была забита свежими войсками Наполеона, прибывшими с запада. Выполняя приказ, здесь расположился корпус генерала Бараге д'Иллье, а в Ляхове – бригада барона Ожеро. Генералы ждали прихода Наполеона из Калуги. Но вместо долгожданного императора явился незваный генерал-мороз.
Прошелся мороз по деревням, хлопнул рукавицей о рукавицу – застучали у воителей зубы. Облеклись поверх кацавеек в рогожи: вот она, русская шуба! Что-то плохо греет.
А мороз лишь пугнул и ушел с развальцем вслед за первой метелью. Не торопясь, расстилалась снегами зима, не торопясь, обряжала чужестранных воителей в белый саван. Заметала кое-как концы – упокойникам не по мерке шить, сойдет!
По кутузовскому приказу на Ельню шли передовые партизанские партии. Зима им порошей путь выстилала, каждому дереву новый полушубок выдала: не кого-нибудь – народ-воинство встречать!
Вышли на ельнинскую дорогу славные партизаны Дениса Давыдова. Зима каждую тропу, каждую колдобину запушила: не цокайте, кони, подковой, врага не спугните! – и распустила в звонком воздухе белые снежные кружева.
А лес будто песней шелестит или то с дороги голос?
Не шуми ты, зима с морозами, вы не дуйте, ветры холодные,
Дайте молодцам во чистом поле с лютым ворогом переведаться…
– Никак наши?
– Они!
– Али дождались?
– Оттерпелись, царица небесная!..
Ребята горохом сыпались с печей на улицу.
– Мамка, на конях! Тятька, глянь, с саблями!..
– Угомону на вас нет!..
Люди крестились и плакали, бежали необутые к околице, кланялись родной русской силе. Еще не видала зима, чтобы таяли от людской радости снега. Не видали Бонапартовы генералы, как, не дойдя до Ельни, остановился в Пронине партизанский отряд Дениса Давыдова.
– Ну, рассказывайте, где неприятель?
– За Ельней, кормилец, с Ляхова примечен.
– Много ль?
– Кто его знает? Снуют взад-вперед… Мертвыми бы их сподручней счесть!
– А мы, – отвечает Денис Васильевич, – их и живыми и мертвыми пересчитаем! – И смеется командир в черную бороду лопатой. Борода у него мужику впору и кафтан на нем мужицкий. Правда, барина в бороду не спрячешь, барина и по ногтю узнаешь! А этот – ничего, видать, подходящий.
Тайные партизанские дозоры пошли в Ляхово, а в Пронино потянулись новые ходоки.
– Нас, ваше благородие, тоже прими! – сказал партизанскому командиру новоспасский Аким.
Спустя минуту он стоял перед командиром и чертил по столу корявым пальцем:
– Вот здесь, слышь, на брюхе ползти придется, а дале и на конях можно…
Денис Давыдов рассматривал карту. Аким косился на него с тревогой: как бы командир чего не спутал. На карте как в лесу, а в лесу – все перед тобой как на ладошке. И снова начинал скрести ногтем по столу.
– Можно змея живьем взять! Очень даже можно!
– Ну, будь проводником!..
Когда к Пронину подтянулись партизанские отряды» Сеславина и Фигнера, Денис Васильевич наскоро набросал записку генералу Орлову-Денисову:
«…Я открыл в селе Ляхове неприятеля. Сеславин, Фигнер и я соединились…»
Вахмистр Колядка проскакал с этой запиской под самым носом у генерала Ожеро, и вся округа пришла в тайное движение. Зима блюла до времени тишину.
Но вот в тишину эту ворвался глухой рокот барабанов, и бригада генерала Ожеро бросилась к оружию. Конники Дениса Давыдова уже летели вихрем к ближней высотке, и вскоре оттуда ударила по Ляхову первая партизанская пушка.
Партизаны со всех сторон окружили Ляхово. Село пылало в разных концах. Когда на воздух взлетели зарядные ящики, положение представилось генералу Ожеро безнадежным. В отсветах пожара над неприятельскими линиями затрепетал белый флаг.
Партизанам сдались генерал, шестьдесят офицеров и более двух тысяч солдат.
– Барон Ожеро был уверен, – рассказывал, вернувшись из Ляхова, Фигнер, – что его окружают пятнадцать тысяч человек!
– Да откуда он взял, чорт, пятнадцать тысяч? – удивился Денис Давыдов.
Фигнер улыбнулся:
– Я назвал ему все полки и фамилии всех командиров; впрочем, мне было бы трудно удовлетворить любопытство господина барона, если бы он захотел увидеть их в натуре!
Командиры сели писать главнокомандующему рапорт, Фигнер поскакал с ним к Кутузову.
На дневке, по дороге к Ельне, главнокомандующий слушал доклад дежурного генерала:
– От капитана Сеславина, ваша светлость!
Кутузов приготовился слушать, приложив ладонь к уху.
– «Марши наши быстры, – громко читал рапорт генерал Коновницын, – а следствия оных неприятелю гибельны. Шесть батарейных орудий его приведены в совершенную негодность. При орудиях взяты: полковник, четыре офицера и рядовых пятьдесят восемь…»
– Отменно! – сказал главнокомандующий.
Дежурный генерал, улыбаясь, вертел в руках новый распечатанный пакет.
– Штабс-капитан Фигнер доносит об уничтожении его партией крупной неприятельской магазеи, а к рапорту имеется препровождение. – И генерал Коновницын зачитал официальным тоном: – «При сем препровождаю отбитых у неприятеля… сто волов…»
– Хо-хо-хо! – весь заколыхался от смеха Кутузов. – Рапорт идет, а за рапортом препровождение… мычит! Ну, уморил! Куда ж твои канцеляристы с этаким препровождением денутся? – И, едва отдышавшись, фельдмаршал закончил: – А Фигнера благодарить: ждем, мол, дальнейших препровождений! – и снова заколыхался от смеха.
Вошедший в избу адъютант доложил, что прибывший штабс-капитан Фигнер просит аудиенции по самоважнейшему делу.
– Легок на помине! – молвил Кутузов. – Пусть войдет!..
Выслушав доклад о ляховском деле, он одобрительно покряхтел, обнял Фигнера и приказал отписать в Петербург:
«Победа сия тем более знаменита, что в первый раз в продолжение кампании неприятельский корпус положил оружие перед нами…»
– Так перехитрили, говоришь, господина Ожеро? – обратился фельдмаршал к Фигнеру. – Вот и нам бы эдак Бонапарта перехитрить! – Кутузов посмотрел в слепое, промерзшее окно. – Хотел бы я знать, где он, собачий сын, ночует?..
