Алексей Новиков - Рождение музыканта
Стали и новоспасские ходить в дальние засады. Со шмаковскими ходили к Дорогобужскому тракту. Конюх Савватий собрал партию под Волочок итти. Вернулись и оттуда не с пустыми руками: ружей и ружейного припасу отбили. Только не все пришли назад. Из дорогобужского похода Семен Петров не вернулся. Под Волочком Петра Фомкина порубили. Не гонять больше стада и Гераське-подпаску…
– Помяни их, господи, во царствии твоем, а мы, новоспасские, помним!
– Пой, поп, панихиду!
Надел отец Иван черную ризу, отпел вечную память па поле брани убиенным, помянул всех за родину вставших, и своих, и тех, кто из дальних приходов: имена их ты, господи, веси…
– А отмщение за нами, мужики!
– За нами, отец!
– Время змея в гнезде брать! – сказал Аким.
– Ну?!
– Пойду в Ельню! – и ушел.
Подойдя к Ельне, он пригляделся с ближнего оврага. Прислушался: пора!
В тот вечер новоспасские собрались в барской конторе. На ночь ни один шерамыжник носа не сунет.
В светце трещала лучина. Управитель Илья Лукич, вернувшись из рославльских деревень, привез добрые вести:
– Сказывают, к нашей армии великие силы идут, собираются в Калуге. А рославльские мужики одной рукой к ружьишку приучаются, другой под озимь пашут. Ныне повсеместно так.
– Пашут, говоришь? Вот и нам бы эдак! Эх, народу бы поболе!.. Все ли здесь?
– Нет, не все. Опять побили злодеи мужиков. Иных – раненых – в Рославль к докторам увезли А вот Савватий из Починка, тот в Рославль не захотел, в лесу отлеживается. Смерть смотрела на него, смотрела: нет, говорит, не мой!
Перебрали мужиков, до баб дошли.
– Федосья-солдатка, где?
– Ее в плененных считай, в поле поймали…
– Авдотья?
– Которая Авдотья, пряха?
– Зачем пряха? Барская нянька!
– И ее нету, почитай с неделю нету. Подалась в Язвицы на богомолье и пропала…
– Вот тебе и богомолье!
Пересчитали баб и девок – тоже недочет. Ну, остаточные, поднатужься!
В контору вошел отец Иван.
– Смените лучину! – вынул грамоту. – От главнокомандующего генерала-от инфантерии Голенищева-Кутузова!..
– Вот она, Расея, голос подает!
– К нам грамота, к смоленским! – сказал отец Иван.
Лучину переменили. Отец Иван стал читать явственно и душевно:
«Достойные смоленские жители, любезные соотечественники! Враг мог разрушить стены ваши, обратить в развалины и пепел имущество ваше, наложить на вас тяжкие оковы, но не мог и не возможет победить и покорить сердец ваших. Таковы россияне!..»
Отец Иван читал, и казалось, ушел ввысь низкий, закопченный потолок барской конторы. Казалось, каждый сам видел те развалины и пепел. Каждый сам слышал, как собираются в единое сердце непокоримые русские сердца.
Долго сидели в тот вечер мужики в новоспасской конторе. Много раз перечитали кутузовскую грамоту, пришедшую дальним, кружным путем.
Когда уже расходились, в ночной тьме встало близкое зарево.
– Никак в Ельне?!.
От колокольни ковылял Петрович.
– В Ельне, мужики, занялось. Горит злодей со всеми потрохами!
А к полудню следующего дня вернулся Аким, зашел к отцу Ивану. Глянул на него поп:
– В Ельне – ты?..
И перекрестил Акима размашистым крестом.
– Горением огненным очистим землю от скверны… А тебе что, кавалер?
Егор Векшин, войдя, поклонился попадье и ответил отцу Ивану:
– Выдай, батюшка, от главнокомандующего Кутузова бумагу, снесу в лес Савватию!
Завязал грамоту в тряпицу, положил на сердце и понес. Идет Егор к лесному жительству, ступает крепко. Не догнать кавалера. Раньше годы за ним гнались, теперь назад пошли.
И свернуть бы кавалеру в засеку. Не итти бы ему прямиком. Не высмотрели бы солдата волчьи глаза, не выскочили бы на дорогу шерамыжники, не напали бы на Егора с тылу.
Успел кавалер выхватить тесак, успел ударить одного наотмашь, успел от другого уклониться, не успел к третьему обернуться.
Только с мертвого и сняли шерамыжники, что серебряный крест с Егорием в ободочке. Лег старый солдат, приложил ухо к земле. Слыхал или не слыхал, как тряслась земля, как ревели пушки тульских заводов, как строились на поле Бородинском русские полки?..
Спи, Егорий, спи, кавалер! Враг не покорил и не покорит сердец наших. Таковы россияне!
Глава шестая
«…Великая армия императора Наполеона размещена в Москве отлично. Магазины наполнены. Каждый солдат имеет шубу. Крестьяне возвращаются в свои жилища. По средам и воскресеньям базары изобилуют отборными продуктами. Погода стоит прекрасная. Русские, по-своему приверженные к религии, говорят: видно, сам бог за царя Наполеона…»
Эти картины московского рая не предназначались, конечно, для армии Бонапарта, пребывающей в Москве. В русские шубы и царя Наполеона могли поверить разве только самые ветреные головы, оставшиеся далеко на западе. Для европейских газет и сочинялись подобные известия.
И разве пылкие авторы не говорили правду? Несмотря на сентябрь, в Москве действительно стояла прекрасная погода.
В безоблачной синеве ярко блистала золотая шапка Ивана Великого. Но стоял богатырь, призадумавшись, одинокий меж опаленных соборов и дворцов. Взглянул Иван за Москву-реку – нет домовитого заречья: пустошь и гарь. Взглянул на Белый Город – не играет солнце на затейных кровлях, играет над пожарищем воронье. Присмотрелся за Арбат: дымятся ли хоть там сизые печные дымки? И впрямь курятся, да не от человечьего жилья. Обернулся Иван к Сыромятникам – там как? А вместо Сыромятников чернеет один дом, как последний у старухи зуб. Далеко видать с кремлевской горы, а везде одно: пепелище.
Не поклонились люди вражьей силе, не ломали перед нею шапок.
Стоит над сожженной Москвой Иван Великий в гордом сиротстве. Сиротство кончится – честь останется. Не снимали шапок перед врагом и довеку не снимут! Еще ярче горит в лазури золотая богатырская шапка.
А по Кремлю марширует старая гвардия Наполеона, охраняет священную Бонапартову персону. Здесь еще хоть какой-нибудь порядок, – а за Кремлем!.. Скачут по улицам маскарадные хари, бегут, спотыкаясь о трупы, прыгают через конскую падаль. Вихрем мчится по Тверской ошалелый усач в церковной ризе и треуголке. За ним гонятся лисьи салопы, а под салопами грохочут кованые солдатские сапоги, перехваченные для прочности бечевой.
Европа в походах поизносилась – в Москве обмундировалась; на походных сухарях отощала – на московские корма налегла. Который воитель подогадливее, обвешался снедью, а руки свободны: катит перед собой винный бочонок; весь употел, а все-таки отбивается от товарищей палашом. С погорелых стен глядят на улицу строгие приказы. На одной стороне листа по-французски пропечатано, чтобы спасти от собственных солдат хоть какие-нибудь остатки московской добычи. На другой стороне – русский перевод:
