Анатоль Костенко - ЛЕСЯ УКРАИНКА
— Выходит, отныне я полновластный правитель нашей республики? А как быть с формулой, которую ты не раз повторяла: «Власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно»? Ты забыла?
— Нет, не забыла.
— И тебя не пугает опасность того, что я превращусь в диктатора, деспота, терроризирующего свое общество?
— Ты на это не способна. Из всякого правила есть исключения. Да и времени пройдет не столько, чтобы человек с твоим сердцем и умом смог переродиться в деспота…
В семье Косачей, да и у ближайших друзей — Старицких и Лысенков — шутки, остроумные придумки не переводились, они были неотъемлемым атрибутом повседневного общения, переписки. В письмах Леси встречаются многочисленные, окрашенные мягким юмором прозвища, а также своеобразно употребляемые на протяжении всей жизни местоимения. Друзей и близких знакомых из литературного окружения она называет «кна-кны», даже в письмах к родителям: «Плеяда» соберется у нашей кна-кны — в воскресенье», «Передай привет одесским кна-кнам». В многолетней переписке с Ольгой Кобылянской Леся, как правило, прибегает к местоимению (и когда речь идет об адресате, и когда о ней самой) кто-то (хтось, хтосічок, когось — «Пускай кто-то без кого-то не грустит. Пускай пишет, — кто-то любит, когда кто-то пишет»). Произведения — чаще всего свои, а то и друзей, знакомых — «улиты». Такое шутливое название получали задуманные, но медленно пишущиеся вещи. Происхождение этого слова связано с поговоркой: «Улита едет, когда-то будет». От «улиты» Леся образовала глагол «улитить» («Улиты в следующем письме пришлю», «…бог даст доуличу все благополучно»).
В этот раз управление «республикой» облегчалось благоприятной погодой. Лето выдалось солнечное, теплое, щедрое на фрукты и овощи. Ягод — не собрать! После завтрака разбредутся Лесины «республиканцы» по всем закоулкам усадьбы, а она скорее за свои «улиты». Казалось, на минутку присядет у стола, а проголодавшиеся уже манифестуют.
После обеда Леся возится с вареньем. Каждый получает личное задание «президента»: кто — собирать малину или смородину; кто — разводить и поддерживать огонь под тазом, в котором покрывается пузырьками темно-красное сладкое варево; а двухлетняя Патька — первый помощник «президента» — должна сидеть рядом с Лесей и держать наготове половник для размешивания сиропа. Тот, кто честно работает на республику, вечером получает вознаграждение.
С наступлением темноты в доме становится тихо — все засыпают (или делают вид, что спят). Только «президент» бодрствует. Садится за стол — надо написать маме. Не так просто было больному человеку управляться с таким хозяйством: «Мы теперь все варим да жарим, и, должна сказать, эта работа начинает мне надоедать… Нога у меня болит по-прежнему, вынуждена лежать в постели. Читаю Тена и занимаюсь вареньем. Временами пишу стихи. Пуц с учителем не пререкается, а как учителю живется в республике, узнаешь из его собственных слов — он намеревается тебе написать. Мне кажется, что республика его не обижает. Целую тебя и дорогую кна-книну. Бабушку тоже целую, пусть не гневается, что не пишу.
Ваша Леся. 14.VI. 1890».
ГЁТЕ ИЛИ ШИЛЛЕР? ЯКУТСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Ни домашние хлопоты по хозяйству, ни занятия с детьми, ни болезнь не в силах были преградить путь к поэзии. Леся глубоко чувствовала ее и теперь, когда ей пошел уже двадцатый год, просто не могла не писать. К тому же она сознавала, что литература — это ее судьба, жизнь, счастье, радость и оружие.
Многоликий и многообразный мир раскрывался перед молодой поэтессой — мир сложный и противоречивый, страдающий от несправедливости и насилия, объятый мраком невежества и нищетой. С тех пор как возникло общество, разделенное на классы, противоречия между ними разрослись в бездну. И кажется, нет такой силы, чтобы устранить их. И избежать их невозможно.
Что же делать? Где выход? Надо искать… Кто как, а она придет к людям со своим словом — очищенным в горниле справедливости, согретым в сердце так, чтобы огнем жгло «замерзшие души». Пришли на ум мысли Достоевского о слове, которое пробивает «сердечную кору, проникает в самое сердце и формирует человека. Слово, слово — великое дело».
Долог этот путь и очень труден. Но ведь в борьбе за освобождение народа она не одинока… Такие думы и чувства помогли принять решение, которое четко выражено в программном стихотворении «Мой путь». Автор не убежден, придется ли ему торжествовать победу. Может быть, счастье будет завоевано потом. Не в этом суть. Высшей похвалы заслуживает тот, кто жертвует собой во имя дела, триумф которого не скор.
И тернии ли встречу я в пути,
Или цветок увижу я душистый,
Удастся ли до цели мне дойти
Иль раньше оборвется путь тернистый, —
Хочу закончить путь — одно в мечтах, —
Как начинала: с песней на устах!
Нелегка судьба поэта. Лермонтов, Шевченко, Шиллер, Байрон, Мицкевич. Жизнь каждого из них — драма. Великая драма. Правда, судьба великого Гёте иная. А может, так происходит потому, что они по-разному понимают искусство? Ведь слова Гейне о Шиллере как антиподе Гёте вполне приложимы и к нему самому.
Лесю привлекал не Гёте, а Гейне и Шиллер. Но откуда черпать силы? Как закалить себя для борьбы? Ведь то титаны духа, она же всего лишь женщина, больная женщина…
Но где-то внутри, в глубине души, не соглашалась: десятки, сотни, тысячи других, не отмеченных перстом гения, неутомимо и бесстрашно борются за правду, справедливость. Не только Данте, Байрон, Достоевский, Шиллер стремились проникнуть в таинства жизни и, подобно шиллеровскому герою, отважились забраться в подземелье и сорвать покрывало с Сайского идола. Не один Шевченко нес в ссылке «хламиду поругания». Грабовский, Ковалевский, Манжура, Руданский, Свидницкий…
Каждый, как мог, следовал тем же путем, что и великие избранные, проявляя при этом поразительную силу духа. Например, Владимир Малеванный, один из таких рядовых бойцов. Леся вынула рукопись из ящика и начала читать (очерк должно было переправить Драгоманову для печати за границей).
Владимир Малеванный — поэт, пропагандист, тесно связан с народниками 70-х годов — «землевольцами». В 1879 году был арестован и сослан в Сибирь. При рассмотрении дела в «Верховной распорядительной комиссии» жандармское управление так аттестовало Малеванного: служил делопроизводителем одесской городской Думы, принадлежал к нелегальным кружкам, оказывал помощь деньгами лицам, укрывающимся от властей.
Будучи переправленным в мценскую пересыльную тюрьму и узнав, что место ссылки — Восточная Сибирь, Малеванный не пал духом, не стремился оправдаться, не просил о помиловании. Свое настроение изливал в стихах. Вот эти строки особенно импонируют Лесе:
