А. Львович-Кострица - Михаил Ломоносов. Его жизнь, научная, литературная и общественная деятельность
Профессор Спасский в своей речи “Об успехах метеорологии” замечает между прочим: “Изложенная во всей подробности Ломоносовым смелая теория погружения верхнего холодного воздуха в нижний осталась неизвестною западным ученым. При объяснении важности в метеорологических явлениях так называемых восходящих потоков воздуха вся честь приписывается Соссюру по той причине, что Соссюр изложил это на основании непосредственных своих наблюдений. Ломоносов в основании своей теории совершенно верен природе и еще прежде Соссюра указал на значение этих потоков…”
Не так сочувственно отнеслись к этой работе академические сотоварищи Ломоносова. На заседании 26 октября академики Гришов, Браун и Попов подали письменные “сумнительства”, которые они находили в речи Ломоносова. Они совсем не верили теории электрических явлений Ломоносова и говорили, что и до него Франклин, Эйлер, Кейль, Моньер объясняли электричеством происхождение феноменов, о которых идет речь в “Слове”. Короче говоря, этим академикам хотелось намекнуть, что работа нашего ученого несамостоятельна и заимствована у Франклина. Понятно, что это обвинение оскорбило и возбудило Ломоносова до последней степени. Шумахер тоже стал на сторону вышепоименованных академиков и отложил публичный акт. Тогда Ломоносов обратился к помощи И. Шувалова и вместе с ним стал действовать на президента.
Лишь только “Слово” вышло в свет, как Шумахер отправил это сочинение Эйлеру, Гейнзиусу и Крафту, бывшим, как известно, почетными членами нашей Академии. Эйлер прислал отзыв, в котором писал, что прочел новую работу с величайшим удовольствием и нашел объяснения Ломоносова остроумными и правдоподобными; знаменитый математик в самых лестных выражениях распространяется о счастливых дарованиях нашего ученого. Понятно, что не такого ответа ждали Шумахер с компанией. Им всем гораздо больше понравились ответы Гейнзиуса и Крафта, усердных сторонников Шумахера. Они нашли злополучную работу по мысли недурной, но вовсе не новой, и вместе с тем высказали некоторые сомнения и опровержения доказательств нашего академика. Шумахер был в восторге и поторопился переслать их письма президенту, чтобы поколебать высокое мнение графа К. Разумовского об ученых заслугах Ломоносова.
Вообще следует заметить, что иноземцы-академики недолюбливали нашего ученого и старались сколько могли вредить его славе. В 1754 году начали появляться в заграничных журналах крайне пристрастные критические разборы статей Ломоносова, помещенных в “Новых комментариях”. Затем, несколько месяцев спустя, немецкий магистр Иоганн Христофор Арнольд выступил с диссертацией, опровергающей ломоносовскую гипотезу теплоты. В одной из последних своих записок наш академик прямо сказал, что давний враг его историограф Мюллер получал писать за границей неодобрительные критики на его сочинения. В этом утверждении Ломоносова, несомненно, заключается доля истины. Иначе зачем же было и Шумахеру, и Мюллеру пересылать как можно скорее все статьи Ломоносова заграничным ученым, причем обыкновенно добавлять, что автор статей хвастается своими новыми открытиями. Но этого иноземным академикам было мало. Они обратились к иностранным стихоплетам и просили их писать сатиры на Ломоносова. Одна из этих сатир сохранилась до наших дней.
Возмущенный Ломоносов написал антикритику на разбор лейпцигским журналом его теории теплоты и отослал ее Эйлеру. Этот ученый отвечал письмом, в котором, описав наглость и недобросовестность подобных критиков, говорит: “Наша (берлинская) Академия сама испытала это: ее мемуары критиковались подобными писателями, между которыми первенствует лейпцигский профессор Кестнер, как бы руководящий всеми литературными известиями Лейпцига, Геттингена и Гамбурга… Кто смотрит на вещи не поверхностно и знает им цену, тот не должен принимать к сердцу суждения, столь пустые и противные очевидности”.
Ломоносов, чрезвычайно обрадованный этим письмом, позволил себе большую бестактность, в которой ему пришлось потом немало раскаиваться: он напечатал письмо Эйлера. Ломоносов забыл при этом даже спросить Эйлера, желает ли он огласки своего частного письма. Понятно, что этот поступок вызвал справедливое негодование знаменитого геометра, который некоторое время спустя писал Шумахеру: “Впредь, когда мне случится писать таким людям, буду осторожнее и отложу в сторону всякую откровенность”.
Но не будем слишком строги к Ломоносову и напомним читателю, что в это время самолюбие его было раздражено также и литературными врагами.
При дворе Елизаветы в описанную эпоху уже образовались две партии. Одна из них, “более многочисленная и сильная, держалась так называвшегося тогда старого двора, который находился вполне в распоряжении Шуваловых; другая, менее значительная, состояла из приверженцев великой княгини Екатерины Алексеевны и считала своими покровителями графов Разумовских”, – говорит Пекарский. Шуваловы покровительствовали Ломоносову, а Разумовские “держали в милости” Сумарокова. Поименованные писатели имели каждый своих почитателей, которые враждовали между собой. Шувалов, будучи уже стариком, рассказывал с циничной откровенностью, как он потешался, стравливая Ломоносова с Сумароковым. Эти литературные ссоры, сопровождаемые эпиграммами и сатирами, доставляли немалое удовольствие знатным любителям изящной словесности, и они старались еще более подзадорить горячих и самолюбивых писателей.
К чести Ломоносова нельзя не упомянуть, что если он и пользовался покровительством Шувалова и других, то никогда не низкопоклонствовал перед ними и не позволял себе, унижаясь, унижать и то искусство, которому служил. Прямая, честная, широкая и страстная натура не позволяла ему ронять таким поведением свое человеческое достоинство.
В угоду знатным покровителям он не только не изменял своим убеждениям, но не делал даже уступок. В этом отношении крайне характерен тот отпор, который он дал Шувалову, когда этот последний, вероятно, чувствуя за собою долю вины, вздумал мирить нашего поэта с Сумароковым. Ломоносов отвечал письмом: “Никто в жизни меня больше не изобидел, как Ваше Высокопревосходительство. Призвали Вы меня сегодня к себе. Я думал, может быть, какое-нибудь обрадование будет по моим справедливым прошениям… Вдруг слышу: помирись с Сумароковым! т. е. сделай смех и позор. Свяжись с таким человеком, от коего все бегают, и Вы сами не рады. Ваше Высокопревосходительство, имея ныне случай служить отечеству спомоществованием в науках, можете лучшие дела производить, нежели меня мирить с Сумароковым… Не только у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве не отнимет”.
