Феликс Кузнецов - ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ
«Народ» для Благосветлова — понятие не дифференцированное. Прежде всего это русское крестьянство.
Верный правилу «будем валить все на историю», Благосветлов касается жизни русского народа на материале иных народов, других эпох. Вот как характеризует он, к примеру, жизнь французского крестьянства: «В его недрах, как в нетронутых золотых россыпях, лежит вся сила народа; оно работает за всю страну, дает лучших детей войску, несет всю тяжесть государственных расходов, страдает за всю Францию, и никто не хочет этого видеть; мирный житель его находится на положении современного индийского райи… Все, что выше его, стоит к нему в положении осаждающего: сеньор, его вассал, сборщик податей, церковник и всякая инфузория, отличенная от него мундиром, требует покорности, работы и денег» (1860, 5, I, 242). Характеристика настолько прозрачна, что не представляет большого труда раскрыть истинный и главный смысл ее: бедственное, бесправное положение не только французского, но и русского крестьянина. Оно-то и привело страну к состоянию, которое публицист определяет как «состояние опасно беременной женщины».
Каковы причины того тяжелого экономического положения, которые привели Францию (читай — Россию) к голоду и нищете ее народа? Что стоит на пути экономического процветания страны и благополучия народных масс?
В ответе Благосветлова на этот вопрос проявилась вся непоследовательность и незрелость его критики капитализма и одновременно величайшая последовательность демократа-просветителя, ненавидевшего крепостное право и все его порождения в экономической, социальной и юридической области, страстно защищавшего просвещение, свободу и европеизацию России, искренне верившего, что отмена крепостного права принесет общее благоденствие.
Благосветлов убежден, что благосостоянию народа мешает прежде всего отсутствие свободных учреждений в России.
В истории русской журналистики шестидесятых годов немного назовешь людей, которые с такой же неукротимостью проводили в своих статьях идею свободы – личной и политической. Даже беды, «вязанные с эксплуатацией труда капиталом, он предполагает лечить тем же — к слову сказать, чисто буржуазным — путем: свободой труда. Свобода труда в его представлении — это панацея от всех бед, гарантия экономического здоровья и благосостояния народа. Он и не подозревает пока, что «свобода труда» и «индивидуальная независимость», эта «великая тайна народного богатства», — прямая дорога к тому неприемлемому для Благосветлова обществу, которое «приносит работника в жертву капиталисту».
В глубине понимания социальных коллизий времени Благосветлов уступает таким корифеям общественной мысли, как Чернышевский или Добролюбов. Но демократический характер самого требования свободы труда в условиях крепостнической России вряд ли можно подвергать сомнению. Тем более что для Благосветлова он был лозунгом прежде всего политической борьбы. «…Без политической свободы нет свободы труда, а без свободы труда нет народного богатства» (1860, 2, I, 85), — формулирует Благосветлов этот столь важный для него принцип и последовательно проводит его в жизнь.
Идея «свободный человек в свободном государстве», которая, по свидетельству Шелгунова, была руководящей идеей Благосветлова, заключала в себе прежде всего антикрепостнический, антимонархический смысл.
С убежденностью и последовательностью, насколько это позволяли цензурные условия, выступал он против всего, что сковывает свободу человека в сфере политической и духовной. Здесь истоки той борьбы за всестороннюю и полную эмансипацию личности, которую поведет «Русское слово» в 1861–1866 годах.
Благосветлов придает свободным политическим учреждениям огромное значение и порой идеализирует политические порядки западных стран. Это свидетельствует, что поначалу его воззрениям была свойственна известная незрелость. Но эта незрелость не ставит под сомнение главного: демократического характера убеждений Благосветлова. Равно как и того, что он взял на себя руководство журналом ради идейных целей — ради проведения в общество определенной системы убеждений и верований, резко отличной от той программы расплывчатого либерализма, которая отличала кушелевский журнал. Вот почему с первых же шагов его редакторской деятельности столь остро встала перед Благосветловым проблема направления журнала, цельности, единства и строгой выдержанности его.
«Между редактором и его сотрудниками должно быть согласие и спетость, — без этого нет идеи и ее результатов» — этот принцип положил Благосветлов в основу своей редакторской деятельности. «Положим, — писал он позже Шелгунову, — что мы выиграем в солидности фактов, в основательности мнений, если поручим Костомарову разбирать историю Соловьева, Пыпину — домострой, Кавелину — гражданские законы, Прыжову — оружие Грановитой палаты; но черт ли в этой солидности? Ведь это будет концерт из кастрюль, сковород, ухватов и кухонной посуды, это будет ученая окрошка, приготовленная на филистерском бульоне, это будет то, что противно моей душе и голове хуже всякого рвотного».
Первое, что необходимо было сделать для преобразования журнала, — освободиться от прежних сотрудников и сформировать новый круг публицистов, единых по своим убеждениям. Так как цвет демократической публицистики был сосредоточен вокруг «Современника», перед Благосветловым стояла нелегкая задача.
Трудности не могли не усугубляться и тем обстоятельством, что в течение 1860–1862 годов он не был ни редактором, ни издателем «Русского слова». Он был лишь «управляющим редакцией» у графа Кушелева-Безбородко. Последний самолично отвечал за направление журнала перед правительством и неоднократно подчеркивал, что хочет «иметь полное влияние на направление его», а не ограничиваться ролью «плательщика», то есть денежной шкатулки. Кушелев сам стремился сотрудничать в журнале и вдобавок имел немалое число «литературных друзей».
Позже Благосветлов в заметке «От издателя» писал о начале своей редакторской деятельности в «Русском слове»:
«…Всматриваясь в самый состав редакции, я нашел ее совершенно на бюрократическом положении. Его превосходительство профессор Казембек получал, кроме полистной платы, 150 р. в месяц только за ту честь, которую он оказывал своим именем и статьями журналу; г. Лоховицкий за ту же честь получал 100 руб. и т. д. Находя, что при 1200 подписчиках «Русского слова» в 1860 году такая честь дорого обходится журналу, я скоро расстался со многими почтенными филистерами, разумеется, не без борьбы, и повел журнал на новых основаниях» (1865, 9, III, 6).
