Феликс Кузнецов - ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ
Н. А. Огарева-Тучкова пишет также, что Благосветлов был учителем русского языка старшей дочери Герцена Наташи, после его возвращения в Россию эту обязанность стал выполнять В. Кельсиев. В деле секретного архива III отделения по этому поводу говорится: «В одном частном письме, полученном здесь на днях из Висбадена, упоминается о некоем Благосветлове, что он был до настоящего времени учителем детей Герцена в Лондоне и ныне возвратился в Петербург».
Сам Благосветлов об этом последнем своем учительстве вспоминал с благоговением. В октябре 1861 года он писал в Саратов Мордовцеву, пересылая ему в подарок ручку для письма: «Эта ручка, в двух экземплярах, подарена мне в Лондоне русской девушкой — Наташей, дочерью нашего эмигранта, известного р[усским] звоном на берегах Темзы. Я давал уроки русского языка этой милой девушке и сестре ее — Оле; когда надо было проститься, ученицы мои сделали мне великолепный подарок, из которого я попросил выбрать два шотландских черенка для перьев. Одним я сам пишу и оставлю его потомству, если таковое окажется: лучшего наследства за мной не предвидится…»
Вообще в письмах Благосветлова к Мордовцеву — а это самый обширный массив переписки Благосветлова начала шестидесятых годов, который дошел до нас, — руководитель «Русского слова» постоянно возвращается мысленно к этим «лучшим дням» в его жизни, когда он был не только принят, но и жил в доме Герцена. В письме от 31 августа 1861 года он пишет: «Под звуки хорошей музыки превосходно работается двум людям Европы — Сафи, бывшему триумвиру Рима 1848 года, и Гарибальди. Первого я часто видел в Лондоне у нашего русского эмигранта и всегда восхищался его итальянской импровизацией, когда милая русская девушка, навсегда оторванная от р[одного] берега, играла на пианино.» В письме от 11 мая 1862 года читаем: «Помню, в Лондоне я постоянно находился вместе с сыном русского эмигранта, и под конец уж мы не разлучались: различие лет, образования и взгляды на вещи — все исчезло в чувстве глубокой дружбы».
Сближение с Герценом, время, проведенное в его семье, работа по пересылке герценовских изданий в Россию — все это, конечно же, не могло не оставить самый глубокий след в миросозерцании Благосветлова. «Для меня одна строчка Г[ерцена] дороже всей Публичной библиотеки, — дороже потому, что идет в самую жизнь и зовет к новой жизни», — пишет он Мордовцеву 4 марта 1861 года.
Кружок Введенского, а позже Герцен — таковы главные вехи идейного формирования будущего редактора «Русского слова». Игнорируя эти важнейшие факты духовной биографии Благосветлова, невозможно понять и объяснить его общественные позиции и ту серьезную роль, которую он играл в освободительном движении шестидесятых годов. Что значило для Благосветлова его сближение с Герценом, вполне определенно выражал П. В. Быков, писавший позднее, что время, проведенное Благосветловым в Лондоне в качестве учителя детей Герцена, имело «большое влияние на умственный склад Григория Евлампиевич… сформировало и закрепило его общественные убеждения».
«УПРАВЛЯЮЩИЙ РЕДАКЦИЙ»
В ту пору, когда Благосветлов жил в одной из бедных мансард Латинского квартала Парижа, его разыскал поэт Я. П. Полонский и предложил сотрудничество в новом петербургском журнале «Русское слово». Журнал этот был предприятием богатого мецената графа Кушелева-Безбородко, а редактировал его Полонский.
В течение первых полутора лет существования издание это не пользовалось ни популярностью, ни авторитетом, и даже захудалый «Русский инвалид» позволял себе писать о нем: «Русское слово» напоминает собою балованных, пухлых и одутловатых детей, откормленных на конфетах и сластях и продолжающих свое жалкое существование единственно по необъяснимой снисходительности природы, дающей место и роскошной пальме и бесцветному слизняку».
«Кушелевский журнал я сразу же понял как прихоть златого барчонка» — так писал о мотивах, которые двигали графом Кушелевым-Безбородко, его ближайший помощник по журналу Аполлон Григорьев. Впрочем, он был не во всем прав.
«Русское слово» было не просто прихотью богатого меценатствующего барина. В журнальной затее Кушелева-Безбородко ярко проявился общий либеральный дух того беспокойного времени с его стремлением к гласности, прекраснодушными иллюзиями, общественным оживлением, когда, по свидетельству Н.В. Шелгунова, новые издания «появлялись, как грибы». В этой обстановке и возникло «Русское слово», как еще один орган «прогресса и умеренности», с необычайно расплывчатой, неопределенно либеральной программой.
Я. Полонский и А. Григорьев практически призваны были вести журнал, но граф Кушелев-Безбородко неоднократно и настоятельно подчеркивал, что главным-то хозяином является он. «Оставляя себя и главным и единственным редактором… надеюсь, что «Русское слово» нисколько не упадет от моего исключительного редакторства, даже имею самонадеянность предполагать, что оно получит новое развитие и большую популярность, постоянно действуя согласно главной цели его основания», — писал он Я. Полонскому.
Граф был излишне самонадеянным. К середине второго года издания тираж «Русского слова» упал до 1200 экземпляров, и журнал оказался на грани краха, удерживаясь на ней только капиталами Кушелева. Всеядность и бесхребетность, отсутствие серьезной гражданственной программы превращали журнал в склад случайных, далеких от запросов жизни, малоинтересных статей и публикаций. И это в то «удивительное время… когда всякий захотел думать, читать и учиться и когда каждый, у кого было что-нибудь за душой, хотел высказать это громко, — писал о 1860-х годах Н. В. Шелгунов. — Спавшая до того времени мысль заколыхалась, дрогнула и начала работать. Порыв ее был сильный, и задачи громадные. Не о сегодняшнем дне шла тут речь, обдумывались и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы всей России…» Шелгунов вспоминает, что в воздухе тех лет чувствовалось «политическое электричество», «все были возбуждены, никто не чувствовал даже земли под собою, все чего-то хотели, куда-то готовились идти, ждали чего-то, точно не сегодня, а завтра явится неведомый Мессия», «…все, что было в России интеллигентного, с крайних верхов и до крайних низов, начало думать, как оно еще никогда прежде не думало».
А «Русское слово» уходило от всех сколько-нибудь серьезных жизненных вопросов и кокетничало мнимой «надпартийностью».
С первых же месяцев существования журнала Кушелева-Безбородко в его редакции завязывается ожесточенная борьба. Истоки ее были прежде всего в соперничестве Я. Полонского и А. Григорьева, каждый из которых стремился к максимальному влиянию на Кушелева-Безбородко и на ведение журнала. Но соперничество это не было только личным. Я. Полонскому претило славянофильство А. Григорьева, и он стремился ограничить «дух» «Москвитянина» в «Русском слове». Борьба эта закончилась поражением Я. Полонского, которому пришлось уйти.
