Игорь Домарадский - Перевёртыш
Из числа первоочередных утилитарных задач приоритет был отдан получению вирулентного штамма, возбудителя чумы, устойчивого к большому набору антибиотиков. Для этой цели выбрали один из институтов в системе Смирнова, работавший с чумой, а руководителем назначили меня (небывалое решение; гражданских лиц туда, как правило, не пускали).
В Киров мне пришлось ездить несколько раз, чаще в сопровождении Ашмарина или Лебединского. Институт НИЭГ располагался в центре города и внешне выглядел как обычная воинская часть. Сотрудники жили на территории института, которая тщательно охранялась. Там же находилось и общежитие для приезжающих. Мне довелось побывать лишь в нескольких лабораториях, ничем не отличающихся от подобных лабораторий в противочумных институтах. Правда, все они были лучше приспособлены к работам с особо опасными инфекциями и оснащены современным оборудованием. Запомнилась также лаборатория для аэрозольной вакцинации, где соответствующая процедура сопровождалась тихой музыкой (видимо, чтобы не было скучно!). Большое впечатление на меня произвела тамошняя библиотека со свободным доступом к специальной литературе; поражал широкий выбор свежих иностранных журналов. Небезынтересно отметить, что на дом эта литература не выдавалась, так как по соображениям режима читать её можно было только в институте. Дома не рекомендовалось также говорить о работе. Поэтому в свободное время, а рабочий день заканчивался в 4–5 часов дня, каждый придумывал себе занятие по душе (ремонт автомобилей, рыбная ловля, охота, работа на дачных участках). Подобный образ жизни сотрудники вели и после увольнения в запас, о чем я сужу по тем, кто попал ко мне в Ростовский институт. Неудивительно, что живя "под колпаком", все надоедали друг другу и все всё знали друг о друге. Во время одной из экскурсий на дачные участки, мне показали дом одного из бывших начальников института, не имевший окон; как мне пояснили, этот начальник, хотя бы на даче, хотел отдохнуть от необходимости видеть своих подчиненных. После работы зимой меня водили в драматический театр, а летом возили в лес или купаться в Вятке. В. Н. Паутов, бывший при мне начальником института, до сих пор любит вспоминать, как мы с ним плавали по реке на бревнах. В то же время, несмотря на идиллическую обстановку, я все время находился под наблюдением. Как-то с Ключаревым мы поехали в Омутнинск, находящийся недалеко от Кирова, и я решил воспользоваться возможностью позвонить с почты начальнику института. Разговор не содержал ничего предосудительного, иначе Ключарев — очень осторожный человек — предупредил бы меня об этом.
Однако в Москве я получил замечание, поскольку, как мне объяснили, факт разговора мог указывать на связь Организации п/я А-1063 с военными, что само по себе являлось секретом. Именно поэтому, когда мне или кому-то еще приходилось ездить в Омутнинск, военные в Кирове нас никогда не встречали и не провожали. Из-за подобных режимных ограничений как-то под Новый год мне пришлось ночевать на вокзале, хотя институт находился всего в нескольких километрах и время до поезда на Москву можно было бы провести куда приятнее!
В моей лаборатории задача по разработке способов передачи чужеродной генетической информации чумному микробу вскоре была решена, что в общем явилось большим достижением, так как собственных механизмов генетического обмена он не имеет. Доказательством нашего успеха явилось около десятка авторских свидетельств, к сожалению закрытых. Я знаю, что было сделано и кем, но по этим бумагам детали восстановить невозможно; нет описаний. Я не уверен даже, что ими когда-нибудь кто-либо смог бы воспользоваться. Однако материалы докладывались на Межведомственном совете и его секциях, где всегда присутствовали бойкие ребята из соответствующего отдела МЗ СССР, сообщавшие полученные сведения в противочумные институты Ростова и Саратова (эти институты были допущены до Проблемы, хотя и в легендированной форме). Поэтому многие результаты там были вскоре воспроизведены, но уже без всякой ссылки на мою лабораторию. Режим секретности благоприятствовал этому, так как вопросы приоритета его не волновали (режиму было все равно, кому принадлежали те или иные данные, лишь бы дело делалось). Теперь же вообще доказать наш приоритет почти невозможно.
Самым большим достижением лаборатории я считаю то, что в ней впервые были обнаружены плазмиды у чумного и псевдотуберкулезного микробов и доказана их роль в вирулентности Y. pestis (диплом на открытие "Плазма" № 001 от 27 июня 1983 года, приоритет — 27.10.77). Это было сделано за три года до первых зарубежных публикаций! Судьба нашего открытия такая же, как и упомянутых авторских свидетельств. Сейчас все можно было бы уже рассекретить, потому что наука не стоит на месте и это давно уже сделано и существенно расширено другими. Однако несмотря на мои неоднократные обращения по данному вопросу к начальству бывшей Организации п/я А-1063, никакого ответа я не имею.
К числу достижений лаборатории, хотя и не связанных прямо с работами по Проблеме я отношу также одно из первых доказательств возможности передачи грампозитивным микробам плазмид от кишечной палочки, опубликованные в "Докладах АН СССР" (1976) и в ЖМЭИ (1977). Правда, вначале эти данные встретили "в штыки" как за рубежом, так и у нас (особенно, во ВНИИгенетике), однако потом они были подтверждены и уточнены другими авторами.
Что касается работ в системе Смирнова по получению полирезистентных штаммов, а вернее штамма, то насколько мне известно успех достигнут был, хотя до заключительных работ я допущен не был. Причину мне (руководителю!) так и не объяснили и о ней я могу только догадываться. На этом мой прямой альянс с военными закончился.
Для усиления лаборатории во ВНИИсинтезбелке, вскоре после начала работ со штаммом EV, В. Д. Беляев предложил мне пригласить несколько человек из противочумных институтов (у Организации п/я А-1063 в то время был лимит на московскую прописку). Для этого лаборатория была реорганизована в отдел с тем же названием в составе трех лабораторий. Я пригласил четырех моих бывших сотрудников (трех из Ростова и одного из Волгограда). Однако в 1979 году В. Д. Беляев смог добиться только одной 3-х комнатной квартиры, которая по существовавшим нормам (я имею в виду состав семьи) подошла для моего ученика — волгоградца Л. А. Ряписа с женой, которая также хорошо знала особо опасные инфекции. Лёня стал заведовать у меня одной из лабораторий, а его жену я зачислил старшим научным сотрудником в другую лабораторию (чтобы не было "семейственности"). Еще до этого я принял на работу, переехавших ранее в Москву, двух моих сотрудниц из Ростова-на-Дону. Это в какой-то мере решило кадровую проблему. Но больше из моих учеников я никого взять не смог: умер В. Д. Беляев и все изменилось (см. ниже).
