Юлия Андреева - Букет незабудок
Литературу принимал профессор Евгений Николаевич Лебедев. Вальяжно откинувшись на спинку стула, мэтр курил, свысока взирая на держащих экзамен абитуриентов. В билете Константинова первым вопросом значился образ Татьяны в поэме «Евгений Онегин» и вторым – лирика Маяковского.
В голове абитуриента Константинова туман, плотный, густой – хоть ложкой ешь. Как-то раз на рыбалке попал он в туман-туманище: проснулся, глядь-поглядь, а кругом серое нечто и запах – то ли из самого сладкого детского сна, то ли искусственного льда, что возили в незапамятные времена в своих холодильниках мороженщики. И не видно ничегошеньки. Вода вроде вокруг тихо плещется, да только не видно воды. Рукой борт лодки прощупывается, а самой лодки почти не видно. Караул! Не иначе, пока дрых пьяный, в бессознательном состоянии из вчера в сегодня сквозь время пропутешествовал.
И вот сейчас, «Онегин» вспоминается как-то неотчетливо: вроде дуэль была, дядя самых честных правил, а зачем их править, честных-то? Татьяна с ее несвоевременными признаниями. Затупка.
– Ладно, нетерпеливо отмахивается профессор, по первому вопросу скажите только, была права Татьяна или нет?
Константинов набирает в легкие воздуха. И – пальцем в небо:
– Права. Татьяна была права!
– Черт с ним, давайте второй вопрос. Лирика Маяковского.
У Евгения новый туман, только если «Онегин» был в густом, плотном киселе, тут уже не туман, а клочки облаков, сквозь которые навязчивым мотивом:
«По морям, играя, носится
с миноносцем миноносица».
А дальше хоть плачь.
– Ну же, – торопит Лебедев.
И вдруг Женя вспоминает, единственное стихотворение Маяковского, которое он действительно заучил наизусть и одно время, что ни случай, с удовольствием читал. Хоть ты его ночью разбуди, хоть днем:
– «Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный:
“Будьте добры, причешите мне уши”.
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши».
– «Приглаженный», – морщится Евгений Николаевич.
– «Гладкий», – не моргнув глазом, отвергает замечание Константинов.
– «Приглаженный!»
Абитуриент пыхтит и продолжает:
– «Сумасшедший!
Рыжий! —
запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до-о-о-о-лго
хихикала чья-то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая редиска».
Лебедев: «Спелая»!
Константинов: «Старая!»
Лебедев: Говорю же: «Спелая!»
Константинов: Точно помню – «Старая»!
Лебедев: Ну, давай поспорим, что «Спелая».
Константинов: Давай.
Лебедев: Хорошо, на бутылку.
Константинов: Без проблем.
Кто-то из готовящихся тут же ребят разбивает руки спорящих. Лебедев берет зачетку, ставит четыре.
Лебедев: Иди в библиотеку, бери Маяковского и возвращайся, а заодно по дороге и бутылку купи. Следующий!
Выходит Константинов, а у дверей его уже ребята встречают: Что? Да как? Сдал? Не сдал?
Константинов (ошарашенно): Да вот, с Лебедевым на бутылку поспорил.
– С Лебедевым! Ну ты крут.
Константинов: и что теперь делать?
– Беги в библиотеку, хватай Маяковского, просто ради прикола.
Побежал, взял, открывает – его правда! Два раза прав!
Снова к ребятам: что делать?
– Иди к Лебедеву.
Пошел, постучался, правой рукой ручку повернул, а левой открытую в нужном месте книгу держит, голову просунул, с Лебедевым взглядом встретился.
– Можно?
– А, спорщик, – лицо профессора расплылось в довольной улыбке. – Принес?
Константинов молча раскрывает книгу.
На несколько секунд Лебедев склоняется над Маяковским, а потом вдруг резко хлопает себя по коленке: «Бутылку проспорил!»
Всем своим гостям писатель Джек Лондон предлагал сыграть в карты. Ставка 25 центов. В случае проигрыша гостя, чтобы тот не обижался, писатель проставлялся из собственного бара. Когда же проигрывал он сам, Джек выплачивал проигрыш, после чего удалялся в свой кабинет, где некоторое время работал.
Штука в том, что Джеку Лондону платили построчно, и, дописывая несколько строк, он твердо знал, что компенсировал проигрыш.
А я тут вот что подумала. А не буду я в эту книгу вставлять каких-либо сквозных персонажей. Придумывай, не придумывай, а реальных персонажей все равно не расставишь по ранжиру, не причешешь, не объяснишь: сиди, мол, уважаемый в своем разделе. То есть, ты, возможно, и объяснишь, и даже несколько раз. А он, персонаж – прыг со страницы, и в гости к другим персонажам. А там уже накрытая поляна, крики, шум, веселье. Персонажи-то у меня себе на уме. И пока я их пишу, они пишут кого-то другого, других и те, тоже волею пославших их, оказываются в моем произведении, где устанавливают собственные законы.
Написала знакомую писательницу в красном, а она это дело перечеркнула с комментарием: мол, красный ей не идет. Хозяин – барин, переодела ее в зеленое платье под цвет глаз. Хорошо? – спрашиваю.
– Да! – радуется она, и смайлики только что из аськи да на мой рабочий стол не перескакивают. А через неделю: Юль, верни красное, плиз, зеленое не в моде!
Ну что ты с ними будешь делать!
Другая в ответ на просьбу прислать свою фотографию, шлет альбом, где она то со знаменитым сценаристом, то с режиссером, то в компании сразу двух соавторов-писателей. Я обрадовалась, только как помещать в книгу людей, к ней не относящихся? Нашла контакты, списалась, сделала интервью. В общем, кучу времени потратила. А писательница все новые фотки шлет: то она с Шекспиром, то с Индирой Ганди, а то и с Че Геварой. Фотошоп, зараза, осваивала, а я и купилась.
Пришлось все сомнительные фотки выбрасывать и просить своих мастеров, чтобы извлекли даму из объятий очередного Кинг Конга. Так что будет она у меня теперь в гордом одиночестве на фотографической вставке присутствовать. Страшная-страшная месть.
В этом мире все непросто, ничего нельзя понимать буквально. Вот синоптики, например, вчерась обещали: завтра будет ясно. А на деле – все еще более запутано.
Вышел сборник «Пиастры». Договариваюсь с местными авторами, встречаемся, передаю заранее оговоренные экземпляры, брат на почту бандерольки носит. Нормально.
Звонит авторесса, назначает встречу на моей станции метро на остановке автобуса, который из магазина «Икеа» идет. Мы друг друга не знаем, уговорились: у меня в руках книга, у нее лыжи.
Июнь! По такой примете ее не только я, а любой психиатр в два счета вычислит.
Пришла, жду, останавливается яркий автобус, а оттуда – толпа с лыжами…
Это что, я как то из финской однодневки возвращалась – почти полный автобус теток бальзаковского возраста и у каждой по розовой гламурной метле. То ли знаменитая гора Блоксберг[11] в тот день переползла в Питер, то ли погода нелетная.
