Александр Байгушев - Русский орден внутри КПСС. Помощник М. А. Суслова вспоминает
3. Масонские ложи в России. «Западники» и «славянофилы» как отражение противостояния «жидовствующих» против «почвенников»
Вплоть до 1793-95 годов, когда после раздела Польши, в состав России влилось миллионное еврейство Литвы, Подолии и Волыни, евреев за редким исключением на территории России не было, случайные единицы. Даже Екатерина Вторая в манифесте о дозволении иностранцам селиться в России бескомпромиссно оговорила «кроме Жидов».
Но талмудический яд, завезенный в Россию при Петре Первом в заграничной упаковке, — в виде россыпи масонских лож особо распространился при той же Екатерине Второй. Тут была прямая преемственность с «жидовствующими».
Как подчеркивали сами масоны в своем каноническом двухтомнике «Масонство в его прошлом и настоящем» под редакцией С.П. Мельгунова и Н.П. Сидорова (издание «Задруги» и К.Ф. Некрасова, 1914 г.): «В России масонство было пришлым явлением». Но оно «несмотря на кажущуюся космополитичность, имеет определенные специфические черты национальности». Какой? Той самой, которая дала масонству его главный символ Иегову.
Олег Платонов в книге «Терновый венец России. История Масонства. 1731–1995» пишет резче: «В XVIII веке окончательно выкристаллизовались главные ценности западной цивилизации, ядром которых стали масонские идеалы избранничества и особых прав управлять «темным большинством» человечества, выросшие из иудаизма, торы и каббалических учений… Конечно, в своей основе масонские ложи служили прикрытием еще более тайной деятельности глубоко законспирированных тайных еврейских сект, активизация которых со второй половины XVIII века, была, связана, в частности, с деятельностью банкиров Ротшильдов».
На разных этапах масонство в России то приветствовалось даже царями (Екатериной Первой и Александром Первым), то ими же запрещалось и загонялось в глубокое подполье. Тем не менее, «пришлое явление» Иегова взял верх в острой идейной схватке. Как отмечал упомянутый канонический двухтомник «Масонство»: «Оно пышно распускается в эпоху мистических исканий, последовавших после Отечественной войны 1812 года, получает как бы правительственное одобрение, становится достоянием широких более или менее масс, делается модным увлечением людей александровского времени. Но кончился золотой век масонства накануне того водораздела русской истории, который связан с событиями 14 декабря 1825 года».
После первой неудачной попытки взять власть восстанием декабристов масонство вынуждено было уйти в подполье. Легальные формы, в которых повелась духовная война за и против масонских идеалов, вылились в противостояние «западников» и «славянофилов», потрясавшее все русские устои в XIX и начале XX веков.
Славянофилы разглядели под спекуляциями «так называемым прогрессом» и призывами к «общечеловеческому» попытку навязать русским чужой образ жизни и совершенно чужую отрицательную культуру. «Пагубное заблуждение, известное под именем западничества, которое, не сознавая ни тесного общения между Россией и Славянством, ни исторического смысла этого последнего, отмеривает нам и братьям нашим жалкую, ничтожную историческую роль подражателей Европы, лишает нас надежды на самобытное культурное значение, т. V. На великую историческую будущность», — четко сформулировал Н.Я. Данилевский.
«Западники» в их самом радикальном, самом «прогрессивном», экстремистском варианте концентрировались в ложах тайного масонства. Они ощущали себя «вольными каменщиками» некоего прогрессивного «нового мира». «Славянофилы» — они же почвенники цеплялись за Православие, как за плот спасения, и склонялись к консервативному романтизму и охранительным тенденциям. Как подчеркивал критически относившийся к «славянофильству» исследователь (иных в советское время просто не печатали): «Сущность славянофильской доктрины заключалась в идее национального единения всех русских людей в лоне христианской церкви без различия сословий и классов. Проповедь идеи «русского народа-богоносца», призванного спасти мир от гибели, объединить вокруг себя всех славян, совпадала с официальной панславистской доктриной Москвы как Третьего Рима» (В.И. Кулешов. История русской критики. — М.: Просвещение, 1972). Впрочем, даже оппоненты всегда признавали, что славянофилы были разумными охранителями: «У славянофилов были и настроения недовольства существующими порядками — в рассуждениях славянофилов о необходимости совещательных земских соборов, особенно в заявлениях о необходимости личного освобождения крестьян, в обличениях неправого суда, злоупотреблений чиновничества, чуждых истинно христианской морали». Да о чем тут говорить, если на позцции «славянофильства», пережив жесткое разочарование в западном марксистко-еврейском утопическом социализме после 1848 года, перешел сам Герцен и, как признает Кулешов, «находились теоретики, которые Чернышевского и народников, разрабатывавших идеи все того же крестьянского “общинного социализма”, относили к славянофилам».
Надо особо подчеркнуть, что, хотя за «западниками», как правило* стояла тень масонства с его поклонением Иегове, дурного отношения в русском обществе к еврейству это не вызывало. И «западники» и «славянофилы» равно сочувствовали еврейству, загнанному правительством за «черту оседлости»».
«Черту оседлости» русскому правительству приходилось долго сохранять лишь сугубо по экономическим причинам. Джеймс Паркс в откровенной книге «Евреи среди народов: Обзор причин антисемитизма» (Париж, 1932), осуждая антисемитизм, вынужден однако признать, что в России, даже несмотря на ограничения, «евреи сосредоточили в своих руках значительное богатство, что вызывало опасения, что с уничтожением ограничений евреи быстро сделаются хозяевами страны».
Но и несмотря на сдерживающую еврейский напор «черту оседлости» к 80-м годам XIX века евреи держали по самым осторожным подсчетам более 50 % торгового и банковского капитала. 59,1 % сверхдоходных питейных точек принадлежало евреям. Но и железные дороги, ведущие артерии быстро развивавшегося капитализма, контролировал Самуил Поляков. Еврейские железнодорожные магнаты воспитали и выдвинули из Одессы даже «своего человека» в Главы Правительства — женатого на еврейке «со связями», энергичного и вероломного С.Ю. Витте. «Министр-маклер» (такое Витте сразу же получил прозвище), став другом берлинского влиятельного банкира Мендельсона и взяв себе ближайшим советником директора Международного банка тоже еврея Ротштейна, настойчиво и последовательно передавал экономическую власть в стране еврейскому капиталу. «Место русского купца все более и более занимается евреем — констатирует видный тогдашний экономист В. Гурко. — Кредит давно стал родной стихией еврее». Крупнейшие банки страны почти все уже в их руках».
