Петр Бартенев - Воспоминания
Другое студенческое помещение было у меня в Кривоникольском переулке на дворе во втором от Большой Молчановки доме. Там жил я с Федором Федоровичем Кокошкиным (отцом нынешнего профессора). Это был поздно рожденный сын известного директора театров, тоже Федора Федоровича, в первом браке женатого на Варваре Ивановне Архаровой, а во втором от актрисы Потанчиковой произведшего на свет этого моего сожителя. Александра Ивановна Васильчикова, заботясь об его судьбе, зная, какую скромную веду я жизнь, выразила желание, которое по моей приверженности к ней, было мне приказанием, чтобы первокурсник Кокошкин поселился со мною. У нас было три комнаты со множеством моих книг и с общею любовью к Пушкину, которого стихи мы оба знали почти наизусть. Нас посещал Иван Захарович Постников, сын другой сестры Ал. Ив. Васильчиковой Марии Ивановны. Он был до такой степени тучен, что своим присутствием согревал наши чрезвычайно холодные комнаты. По субботам и воскресеньям навещала нас родная тетка Кокошкина, добродетельная сестра Потанчиковой, с другим своим племянником Добровым, незаконным сыном того же Федора Федоровича Кокошкина, учившимся в ремесленном заведении Императорского Воспитательного Дома, что в Немецкой слободе. Это был бедный мальчик в дырявых сапогах. Он учился отлично и отправлен был от училища за границу, где, в Швейцарии, поступил в работники и сдружился с неким Набгольцом. По возвращении в Россию он сделался профессором и, будучи очень доброго нрава и красивой наружности, женился, взял за женою 15.000 р. и вместе с Набгольцом основал в Москве столь известный доныне чугунолитейный завод. Тесная дружба соединяла моего Кокошкина с механиком, его братом, который имел какую-то должность в Нижнем, и с сестрою Анною Федоровною Кокошкиною же, которую княгиня Черкасская, бездетная дочь Александры Ивановны Васильчиковой, сосватала за некоего Штрандмана, а тот получил судебное место в Симферополе. Муж княгини Черкасской, князь Владимир Александрович, будучи опекуном Кокошкина, привел в порядок его дела (сельцо Брехово под Москвою) и определил его на службу в Холмскую Русь, предварительно дав ему обучаться службе в Сибири при графе Муравьеве-Амурском. В Холму Федор Федорович женился на тамошней уроженке Ольге Наумовне, но рано умер, оставив троих детей. Вдова его заняла и долго занимала место начальницы женской гимназии во Владимире. Забыл я упомянуть, что наш Фаусек, всегда опрятный и нарядливый, всегда же нуждался в деньгах до того, что ему не на что было пообедать. По этому случаю у нас написаны были на него нелепые стихи:
Обритый, бледный и сухой,
Заняв полтину у соседа,
Я по Московской мостовой
Искал, наряженный, обеда.
Я к Ларичу зашел, но там поживы нет,
К Петру Иванычу – ушли, мне Марфа отвечает,
Я к Кузьмину, но там один ответ:
На Чистых-де Прудах давно уж он играет.
Студент Кузьмин, сын зажиточного Пензенского помещика, молодец собою, одержим был страстию к карточной игре, выигрывал и проигрывал большие деньги, бросал их направо и налево и кончил тем, что, распроигравшись, пустил себе пулю в лоб. Когда я жил с Кокошкиным, случалось мне ходить в Малый Николо-Песковский переулок к Липецкой нашей знакомой, чтобы играть с нею а карты, Дарье Ивановне Ивановой, но у нее и у живших в соседстве, а потом переселившихся в собственный дом на самый край Донской улицы Головниных, я, разумеется, вел очень умеренную игру. С Головниным связан я был еще дружбою не только моей матери и тетки, но деда и бабки Бурцевых. Михаил Яковлевич Головнин, старый моряк, человек, что называется, практический и умевший, как в своей маленькой комнате (которую он называл каютою), так и во всем доме устроить, чтобы всем было уютно, привязать меня к себе. Он души не чаял угодить супруге своей Марье Ильиничне (рожденной Малеевой), отец которой некогда служил вместе с моим отцом в Сибири, а мать ушла куда-то в монастырь, бросив ее на попечение тетке в Рязанской губернии. Марья Ильинична от природы была очень умна, но крайне избалована, привередлива и прибегала к придуманным недугам, чтобы настоять на своем. Вместо хозяйства и четырех детей она постоянно занималась богословскими книгами, для чего муж покупал ей много книг, на которых она делала карандашом свои пометки, и я к ним относился очень почтительно, а теперь они кажутся мне смешными. Дочь свою, милую Варвару Михайловну, не отпускал он от себя из дому по целым месяцам. Благочестивый Михаил Яковлевич к концу жизни стал ходить к обедне каждое утро два раза; и в промежутках посещал устроенное им на свои средства и совершенно честным образом училище для мальчиков. У него наверху, куда почти никто не ходил, стоял гроб и приготовленный саван, наменены гривенники с пятачками для раздачи на помин души. Когда я с его отпеванья пришел к ним в дом, супруга его, глядя на меня, улыбалась, указывая на мои не обсохшие от слез глаза. После этого я никогда больше у нее не бывал.
Давал я тогда уроки Русской словесности прекрасной девице Марии Федоровне Лугининой, ныне баронессе Велио. Она жила у отца своего, который разошелся с ее матерью, рожденною Полуденскою, сестрою моего приятеля Михаила Петровича, дочерью почетного опекуна и друга первого вельможи Московского князя Сергея Михайловича Голицына и сестрою того Лугинина, который воспитывался в Париже, женился на Француженке и получил известность как естествоиспытатель. Мать его Варвара Петровна так и не сошлась с мужем. Он оставил ей по духовному завещанию большое состояние, но она отказалась принять оное. На каждый урок ко мне приходила pour faire l'êlephant[60], как говорят Французы, наставница ученицы моей, достопочтенная Маргарита Борисовна Дюмушель, ее отец принадлежал к знатному Французскому роду Allars de Maisonneuf, эмигрантом поселившийся в Москве и основавший книжную лавку на Кузнецком мосту, в том самом месте, где потом много лет сряду был магазин Дейбнера, подле самой тамошней церкви. Он принадлежал к масонам и в мае 1812 года с другими иностранцами был выслан в Муром. Мать с дочерью остались в Москве и ушли из нее вслед за большой армиею. При переправе через Березину кто-то из Французских генералов подал кусок мяса девочке Маргарите; увидя это, сидевший на барабане Наполеон, раскричался и велел отнять пищу у бедного ребенка. Мать с нею побрела в Вильну и нашла доступ к Кутузову. Когда тот вышел к ней, она подала ему маленький знак, и Кутузов снабдил ее деньгами и дал тройку лошадей для отъезда в Петербург, где вечером у банкира Ливио она увидела государя, и та же крохотная Маргарита подала ему просьбу о возвращении из Мурома отца. Маргарита Борисовна вышла замуж за какого-то Парижского незначительного музыканта и от него имела сына Ивана Феликсовича Дюмушеля, памятного в Москве учителя Французского языка и инспектора в Екатерининском институте, и дочь, Маргариту Феликсовну, с которою учредила она и долго вела большой женский пансион на Вшивой Горке в доме Степанова (за одно помещение платили 12.000 р.). Старуха умела отлично обращаться с сотнями воспитанниц и многочисленною слугою, а дочь ее, рослая Virago criarde[61], была настоящим хожалым и вела пансион в отличном порядке. Я подружился с этим семейством. Жаль, если пропали памятные записки этой умной и доброй старухи. Сын же ее был человек весьма ограниченный и держался со своею женою, Ольгой Дмитриевной, рожденной Крыловой, которая воспитывалась в том же пансионе Дюмушелей.
