Федор Грачев - Записки военного врача
Меншинина приносит с собой химическую грелку. Мы с ней по очереди пользуемся этим благодатным источником тепла.
Преподаватели в ватниках, валенках. У профессора Иванова валенки до того велики, что каждый шаг требует от него больших усилий. А может быть, он просто ослаб от голода.
Профессора я знал, будучи слушателем Военно-медицинской академии, где он преподавал военную гигиену.
Собравшиеся диетологи с большим вниманием относились к его лекциям.
— Напрасно иметь хорошие войска, если не уметь охранять их здоровье, утверждал еще Вегеций, римский военный историк, — начал он свое вступительное слово. — В службе здоровья питание — это наука, а диетология — правофланговый медицины. Вы диетологи военного времени, вы должны знать и помнить…
Иванов учил нас уму-разуму в работе, исходя из обстановки блокады. Но вот лекции профессора Каневской вызывают у нас приступы отчаяния. Талантливый педагог и знаток своего дела, она витала в облаках, с увлечением рассказывая о диетических свойствах фруктов и ягод, демонстрируя муляжи и картинки с изображением всевозможных кулинарных изделий, от одного вида которых у нас, блокадников, темнело в глазах.
Как-то, возвращаясь с этих лекций, я встретил в вестибюле госпиталя Сулимо-Самуйло, который к этому времени из помощника начальника продовольственного отдела превратился в начальника противопожарной охраны госпиталя.
— С курсов? — спросил он.
— Да.
— О чем шла речь?
— Как надо подавать фрукты и жарить лангеты. А ты откуда?
— Тоже с курсов. Учились без воды тушить пожары. Заодно пообедали в городе. Вот, посмотри, захватил для потомства. Да ведь не поверят.
Сулимо-Самуйло протянул мне небольшой серенький листок — меню фабрики-кухни Володарского района:
Суп из дрожжей
Раскладка:
Дрожжи… 15 г.
Соль………. 3 г.
…Трудности по-прежнему «прописаны» в госпитале. Еще в ноябре был установлен жесткий режим потребления электроэнергии. В декабре госпиталю этот лимит снова сократили. Из медицинских отделений изъяты все электронагревательные приборы. Хирургические инструменты теперь кипятят на кухонных плитах в буфетах отделений. В маленьких палатах оставили по одной лампочке, в больших — по две. Палаты и ординаторские освещаются утром в течение полутора часов, вечером — в течение пяти часов.
В остальное время свет выключается. Все механизмы пищевого блока отключены от электросети.
В стационаре госпиталя двадцать дистрофиков. Долго крепился начальник девятого отделения Коптев. Но силы сдали. Коптева уложили в ординаторской, за шкафом. Врачи Романова и Гордина устроили ему там нечто вроде отдельной палаты.
— Для Ивана Сергеевича, — говорит то та, то другая, отливая в столовой несколько ложек из своей порции супа. Сами же с трудом передвигают ноги от истощения.
А Коптеву все хуже. Перенесли его в стационар.
Слабеет и начальник нашего отделения Петр Матвеевич Муратов. Сделав операцию, он подолгу сидит на табуретке, опустив руки и закрыв глаза. А один раз упал в перевязочной, когда там находился Степан Иванович Павлов. Муратов «отошел» только в ординаторской. Неожиданно появилась тетя Даша:
— Петр Матвеевич, вас срочно просят в третью палату. Очень большое дело…
— Какое?
— Я молчу, молчу! — запротестовала Петрова. — А то, бают, что много говорю…
Мы с Муратовым идем в палату. Еще в коридоре слышим: там шумно.
При нашем появлении шум затих. Староста объясняет Муратову, что здесь происходит.
— Товарищ начальник отделения, — начинает докладывать Вернигора.
— А вы садитесь, на костылях стоять трудно.
— Спасибо! Степан Иванович Павлов внес предложение, — продолжает староста палаты. — И мы с ним полностью согласны. А предложение такое — всем раненым в госпитале ежедневно выделять из своего пайка по пятнадцать граммов хлеба. Для того чтобы поддержать ослабевших хирургов госпиталя. Нам-то что — лежать, а вам работать. Операции делать…
— Благодарю вас за такую доброту и внимание, — ответил Муратов. — Но что касается меня, то есть еще силы. И я, как бы вам это сказать, чтобы вы не обиделись, с таким предложением согласиться не могу…
— Тогда мы просим вас передать об этом командованию госпиталя, — настаивал Вернигора. — Правильно я говорю, товарищи? — обращается староста к раненым.
— Правильно!
— А как же иначе!
— Обязательно!
— Хорошо, я выполню вашу просьбу, — обещает Муратов.
Когда Ягунову доложили о решении раненых, он долго молчал. Никогда — ни до, ни после — не видел я у него такого растроганного лица.
— Это удивительно… удивительно! — повторял он, часто моргая глазами. — Как мы еще мало знаем людей! Сами недоедают и… Федор Георгиевич, надо доложить об этом желании раненых в Военный совет.
— Обязательно!
Через два дня Савицкий вызвал меня к телефону. Говорил Ягунов:
— Я в санитарном управлении. Срочно требуются данные о количестве предельно ослабленных раненых. Сколько таких у нас?
— Точно не помню. Необходимо уточнить.
— Сколько потребуется времени?
— Часа два…
— Позвонить мне через час. Делайте списки в трех экземплярах.
Ничего себе — за час обойти ординаторские десяти отделений! И ведь успел!..
Оказалось, что готовится постановление Военного совета фронта: не только предельно ослабленным, но и всем раненым и больным ежедневно выдавать дополнительно яичный порошок, какао, сушеные грибы. Не остались забытыми и ведущие хирурги. Им, если мне не изменяет память, стали выдавать не тыловой, а фронтовой паек.
Десятого декабря радио сообщило: войска Волховского фронта овладели Тихвином. Семь тысяч фашистских солдат и офицеров полегло в снегах Тихвина и Волхова.
Отбили Тихвин! Радостное известие прозвучало по всему госпиталю. Немедленно возник митинг. В самый разгар митинга — погас свет.
Забегали электромонтеры. Не сразу удалось понять, в чем дело. Наконец выяснилось, что госпиталю попросту перестали давать электроэнергию. Палаты и операционные окутала темнота. Рентгеновский кабинет вышел из строя. Врачи оказались в тяжелейших условиях, при которых возможны ошибки, чреватые опасными последствиями.
В соседнем госпитале удалось призанять сотню маленьких аккумуляторов. Зыков раздобыл елочные лампочки.
С помощью раненых работники госпиталя смастерили самодельные фонарики — четыре аккумулятора укладывались в деревянную коробочку из фанеры. Такую коробочку носили на груди.
