Николай Рерих - Листы дневника. Том 1
22 Декабря 1934 г.
Пекин
Н. К. Рерих. "Нерушимое". Рига, 1936
Бесстрашие
Наука, если она хочет быть обновленной, должна быть прежде всего неограниченной и тем самым — бесстрашной. Всякое условное ограничение уже будет свидетельством убожества, а тем самым станет непреоборимым препятствием на пути достижения.
Вспоминаю один разговор с ученым, который настолько хотел быть защитником новой науки, что даже старался унизить значение всех древних накоплений. Между тем именно каждый молодой представитель новой науки должен быть прежде всего открыт ко всему полезному и тем более к тому, что уже засвидетельствовано веками. Всякое отрицание уже противоположно творчеству. Истинный творец прежде всего не понижается до отрицания в своем светлом, постоянном поступательном движении. Творец и не имеет даже времени на осуждение и отрицание. Процесс творчества совершается в неудержимой прогрессии. Потому-то так больно видеть, когда в силу каких-то предвзятостей и суеверий человек запутывает сам себя призраками. Лишь бы не подумали, что ученый становится старообразным — боязливый человек готов предать анафеме или забытию самые поучительные накопления древнего опыта.
Именно свободная, неограниченная наука опять открывает человечеству многие, давно забытые полезные находки. Фольклор снова идет рука об руку с нахождениями археологии. Песня и предание подкрепляют пути истории. Фармакопеи древних народов опять оживают в руках пытливого молодого ученого. Никто не скажет, что всякая древняя фармакопея может быть дословно переменена. Ведь многие иероглифы написаний условно символичны. Само значение многих выражений затерялось и изменилось в веках. Но опытность тысячелетий тем не менее дает неограниченное поле для полезных изысканий. Так многое забытое должно быть вновь открыто и благожелательно истолковано языком современности.
Обращаясь к археологии, мы видим, что многие раскопки последних лет изумляли нас изысканностью смысла и форм многих, даже частичных остатков. Эта изысканность, утонченное изящество давних веков еще раз напоминает, с каким заботливым, почтительным вниманием мы должны прикасаться к этим заветам древности. Мы мечтаем о забытых лаках, об утраченной технике обделки камней, о неясных для нас способах сохранения веществ. Наконец, мы не можем не прислушаться ко многим старинным способам излечения таких бичей человечества, которые именно устрашают и посейчас. Когда мы слышим и убеждаемся в том, что старинные методы благотворно применяются в лечении некоторых форм рака или туберкулеза, или астмы, или сердечного заболевания, то разве не долг наш оказать полное доброжелательное внимание этим отзвукам стародавней накопленной мудрости?
Ограниченный нигилизм прошлого века не должен иметь места в кругозоре молодых ученых. Лишь убогое мышление могло бы отрезать и загромождать поступательные пути. Решительно все, что может облегчать эволюцию, должно быть приветствовано и сердечно осознано. Все, что может служить на пользу развития человеческого мышления, — все должно быть и выслушано, и принято. Безразлично, в какой одежде или в каком иероглифе принесется осколок знаний. Благо знания во всех краях мира будет иметь почетное место. В нем нет ни старого, ни молодого, ни древнего, ни нового. В нем совершается великая неограниченная эволюция. Каждый затрудняющий ее будет исчадием тьмы. Каждый посильно содействующий ей будет истинным воином, сотрудником Света.
23 Декабря 1934 г.
Пекин
"Нерушимое"
Зовы пустыни
О, прекрасная пустыня.
Пришли, мя в свою пустыню,
Яко мати свое чадо,
Научи мя на все благо.
В тихость свою безмолвную,
В палату лесовольную,
Любимая моя мати,
Потщися мя восприяти.
Всем сердцем желаю тя.
На царские си палаты златы
Не хощу взирати;
Покоев светлых чертоги,
Славы и чести премноги
Бегаю, яко от змия.
Пустыня моя, приими мя,
Суетного, прелестного,
Века сего маловременного;
Своя младые лета
Отвращу от всего света.
О, прекрасная пустыня,
В любви своей приими мя,
Не устращи мя своим страхом.
Да не в радость буду врагом.
Пойду я в твои лузи эрети
Различные твоя цветы.
О, дивен твой прекрасен сад,
И жити в тебе всегда рад.
Древа ветки кудрявые
И листвие зеленое
Зыблются малыми ветры,
Пребуду аде своя лета,
Оставлю мир прелестный,
И буду аки зверь дикий,
Ин во пустыне бегопш,
День и нощь работати.
Сего света прелести
Душу хотят в ад свести,
Вринути в пропасти темны,
В огненны муки вечны;
Всегда мя враг прельщает,
Своя сети поставляет.
И како начну плаката,
Умильно звати и рыдати. —
Милостивый Мой Боже,
Уповаю на тебе аз,
Скитаюся в сей пустыни,
В дальней и дальней пустыне,
Но аз к тебе прибегаю
И жити в тебе желаю.
Мене грешного соблюди,
От вечные муки мя избави —
О, Христе всех, мой
Царю, Всегда тя благодарю,
Мене грешного соблюди,
От мук вечных изми же
Небесного царствия,
Радости и веселья
Со святыми причти, мя
Во вся веки веков, Аминь.
Стих об Иосафе-Царевиче
Из пустыни старец
В царский дом приходит.
Он принес с собою,
Он принес с собою
Прекрасный камень драгий.
Иосаф-царевич
Просит Варлаама.
Покажи сей камень,
Покажи сей камень,
Я увижу и познаю цену его.
Царевич дивился
Одежде пустынной,
Варлаам сказует,
Варлаам сказует,
Что в пустыне не без скуки жить всегда.
Остался царевич
После Варлаама.
Завсегда стал плакать,
Завсегда стал плакать,
Не хощу я пребывати без старца.
Удобь же ты можешь
Солнце взять рукою,
А сего не можешь,
А сего не можешь
Оценити во вся веки без конца.
О, купец премудрый!
Скажи мне всю тайну,
Как на свет явился,
Как на свет явился
И где ныне пребывает камень той?
Пречистая Дева
Родила сей камень,
Положен во яслях,
Положен во яслях
И прежде всех явился пастухам.
Он ныне пребывает
Выше звезд небесных;
Солнце со звездами,
А земля с морями
Непрестанно славит Бога завсегда.
Оставлю я царство
И иду в пустыню.
Взыщу Варлаама,
Взыщу Варлаама,
И я буду светозарен от него.
Пустыня любезна,
Доведи до старца,
И я ему буду,
И я ему буду
Служить верно, как отцу.
Молю тебя, Боже,
Преслодкий Исусе,
Даждь мне получити,
С Варлаамом жити
Во вся веки без конца.
Сказала пустыня
Отроку младому:
Горько во мне жити,
Горько во мне жити,
Всегда быть в молитве и посте.
Около имени Святого Иосафа-Царевича Индийского собралось много трогательных стихир с зовами о пустыне. В далекой тайге, в лесах непроходных, на берегах светлых озер сложились многие сердечные зовы. Недалек от них и град Китеж, и все белые грады. Для вдохновенных сочинителей стихир пели свои небесные напевы и птицы Сирины и Алконосты. Где-то далеко стояли обители Синайской пустыни и звучали трогательные заветы Исаака Сирина о пламени вещей.
