Нонна Мордюкова - Записки актрисы
– Ну вот, Петровна попросила… Сама и рисунок составила.
– Мама не составила рисунок! Она срисовала у Кукаречихи в городе!
Дядя Ваня набрал воды ковшиком из кадушки и, припав к ковшу, замер. Высосал весь ковшик, крякнул, сел в тень и стал крутить цигарку. Я вынесла из хаты железную коробочку из-под зубного порошка. На ней негр смеялся большими белыми зубами. Мама любила чистить зубы щеточкой.
– Вот вам деньги. Мама наказала взять, сколько надо.
Он достал все деньги из коробочки, потом часть из них взял, а остальные положил на место.
– На, поставь, куда следует… На что оно, такое высокое?
Как в городе! Мама сказала: "У нас будет шифоньерка. Как в го-ро-де!"
Отец по ее просьбе поставил обнову углом, как икону, и от нее мама протянула к двери домотканую дорожку. Жизнь стала интереснее. И вставалось утром, и ходилось как-то по-новому: глянешь на шифоньерку – и сердце радуется. Мы стали другие – по хате дух богатства и красоты стал летать. Первые дни я и из дому не хотела выходить, потом привыкла, стала бросать шифоньерку и бегать с детьми на край села.
– Е-е-дут, е-дут!
Мы наперегонки. Это на арбах наши мамы с песнями возвращаются с работы. У каждой в торбе засохшие крошки хлеба. Считалось – от зайчика. Мы верили и уплетали с радостью – как же, от зайчика! В сельпо дети не ходили, потому что деньги нам еще не давали.
Конфет ни у кого никогда не было, вместо них стояла патока на прилавке…
И на тебе – попадаем в сельпо! В нем не сразу приморгаешься.
Окон нету – лампа керосиновая висит, да двери здоровенные разведены по сторонам. А приглядишься, тут и увидишь: хомуты, сбруи, коромысла, платки, материя, бусы. Поправей – соль, уксус и пряники.
Вдруг в раскрытую настежь дверь заглянуло солнце. Я испугалась, слезы подступили к горлу… Ой, Боже ж ты мой! Откуда оно, это чудо? Висит и светится синим-пресиним огнем!.. Это матросочка из такой материи, как у мамы платье, кашемировое, праздничное.
Юбочка в крупную складку, кофточка с флотским воротником.
Манжеты и воротник окантованы белой и красной тесьмой. По синему полю да по шерсти шелк белый и синий. И главное – белая тесьма с палец шириной и рядом красная, как узкая соломка!.. Тут солнце зашло за двери, сумно стало в сельпо, предметы попрятались, но матросочка светилась синим фосфором, сопротивляясь темноте.
Тут и началась моя никому не известная трагическая жизнь.
"Мамочка, были б мы с тобой счастливые люди, если б матросочку купили…" Я стала каждый день захаживать в сельпо, чтоб проверить: не купил ли кто? А может, это как пояснение для людей
– учитесь шить?
Сидим ли мы в канаве, купаемся ли в реке – где только нас не носит! – матроска не отпускает мою душу. Залезли как-то на высокую грушу. Жара. Двор пустой. Листья шлепают зеленым глянцем. Одинокая бабка спряталась от жары в хату да и прилегла.
Мы – с дерева вниз. Откушали огурчика, увидели печку, на ней чугунок. Подползли по-пластунски, жменями подчерпнули похлебки – не понравилось: сильно рыбная. А "сторож", собака Шарик, вот-вот сдохнет, но раз среди людей, то еще живой. (Это мы таращим глаза, орем, требуем помощи, когда нам плохо, а собаки уходят с глаз долой, пропадают безвозвратно.) Ох, Шарик, Шарик… Кости местами оголились, шерсть вытерлась. Хочет залаять, а получается
"пук". Посмотрит в сторону хвоста и вздохнет печально. Большой, нескладный, из последних сил пытается встать, чтоб оправдать роль сторожа. Вынимает из-под себя одну лапу – кость, потом вторую; мордой по земле мажет, стараясь ее приподнять. С великими муками встает на все четыре лапы и – хах, хах – тут же падает.
Перед сном жалко стало Шарика, и мама отвлекла меня хорошим, родным голосом. "Эх, не успела заснуть",- посетовала я. Сейчас поставит мои ноги в таз с холодной водой. "Ножки мои, ножки, и кому ж вы только достались?" Я канючу, зеваю, вскрикиваю, когда она ногтем больного места касается. Падаю, погружаюсь в глубокий сон, а мамочка еще вытирает мои непутевые ноги.
Наступает утро, пахнет молоком, оладьями и зубным порошком.
– Дочка, вставай, поедем в степь. Там начальство из района будет, сделаем маленький концертик. Ты закончишь.
– Ой, мама, мамочка! – вскочила я.
– Шо таке? – напугалась матерь.
– Мама, я поеду в степь… но, мамочка, сперва в наше сельпо зайдем.
– А чего мы там не видали? Ну, зайдем, все одно мимо.
– Тетя Ася,- кричу я,- открывайте двери!
– Шось горыть?! Чи шо? – отзывается продавщица.
Мы заходим. Матросочка на месте. Вроде туманом взялась, живая…
– Мама, бачишь?
– Бачу, дочка.
Мама услышала от меня просьбу такого рода впервые. Она спокойно оглядела матросочку и попросила продавщицу подать ее.
– Дорого, Петровна. Дуже дорого, як за платье на здорову людыну.- Мама неторопливо взяла мою мечту, понюхала, отставила на вытянутые руки и цокнула языком.
– Якая кра-со-та-а…
Она разложила матроску на прилавке и с легкой улыбкой задумалась.
– На шо она тебе? По огородам лазить и чужие груши рвать? – решила поддержать маму тетя Ася.
– Побудь тут, дочка. У батькаЂ там шось есть…
Она пошла быстрым шагом, а тетя Ася, увлекшись авантюрой, предло жила:
– А ну, давай померяем.
– Нет! – крикнула я.- Мерить не надо – подходит! Понятно?.. Ну, ладно, давай померяем!
Я прижала к себе матросочку, понюхала, как мама, и быстро поменяла сарафан на чудо-обмундирование. Тут и мама вернулась. Я возле магазина попрыгала счастливая, мама расплатилась, и мы пошли. Я впереди, она сзади, держа в руке мой сарафан.
– Ну и матросочка… Ну и люди! Придумали такую одежду для девочки,- негромко восхищается она.
Я до самого "концертика" бегала по хатам и дворам. Просили покружиться – пожалуйста! Юбка поднималась, как зонтик.
Мальчик, медленно проходя мимо меня, грустный, с влажными глазами, шепнул:
– Мне тебя жалко…
Ему было девять лет, как и мне. Я опешила от непонятной доселе печальной ласки. "Жалко" получилось как "люблю". Кинулась прыгать с телеги на телегу, чтоб скрыть испуг и согласие с его
"жалко".
В степи, на концерте, ели много, а дядьки выпивали. Мама шепнула: "Те стишки, что про Ежова, не рассказывай". "Ладно".
Угомонился хутор, лежу и я, подложив ладонь под щеку. Хороший день получился: тут матросочка, а тут еще и пацан со своим
"жалко". Хороший…
Ох, и сладко Коля завел:
Ой, чай малиновый,
Один раз наливанный,
Один раз наливанный,
А семь раз выпиванный…
Утром мама дыхнула зубным порошком и приказала:
– Сегодня и завтра будь дома! Я в Краснодар. Завтра вечером обратно.
Днем на хуторе появились заезжие начальники. "Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону",- заорала детвора, увидев их.
