Сергей Семанов - Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг.
Не сделал я тогда выписок, но содержание хорошо помню. Главой интриги стал полковник японского генерального штаба, бывший военный атташе микадо в Петербурге. Еще в ноябре 904-го он связался с «Финской партией активного сопротивления» (кто такие?). Затем дело перенесли в Европу, там связались с революционерами-эмигрантами (все до одного евреи!), называются имена некоторых: «Ленин», «Красин», «Литвинов» — псевдоны, ясное дело. Японцы им деньги, они им — связи в России («явки», как у них выражаются). Словом, снарядили целый пароход с оружием и бомбами. Они, мерзавцы, трижды ходили из Копенгагена с полным грузом, два раза удачно, на третий нарвались на каменистую отмель. Ну что взять с иудеев-заговорщиков, но где же русский Балтфлот?! Ведь на Аландских островах — постоянная морская разведка, круглосуточные дозоры!
Помню, возвратился я в сентябре в корпус, хотел спросить подробности у кавторанга Т., узнаю вдруг: отчислен. Представляюсь новому курсовому офицеру, ст. лейтенанту Б. (молодой, для строевого моряка слишком гладкий, пенсне на толстом носу, кучерявый, но уже лысеет). Спрашиваю о «Джоне Графтоне», отвечает: «Учтите, кадет Макаров, армия вне политики, а флот тем более». «Позвольте, — говорю, — на броненосце „Потемкин“, я сам читал статью, был одесский еврей Фельдман, который…» «Кадет Макаров, советую вам не читать черносотенных газет, ваше дело — быть морским офицером, а не казаком с нагайкой». Холодно кивнул мне, я откланялся и вышел.
Странным это мне тогда показалось, но не теперь. А помог, как часто это со мной случается, покойный отец. В «Морском сборнике» готовится еще одна публикация его архивных материалов. Мы с мамой отобрали кое-что. Она хоть и несколько сдала в последнее время, но когда занимается делами отца, преображается, даже молодеет внешне. Речь зашла у нас о предвоенных годах (1901–1903), когда отец служил начальником Кронштадтской военно-морской базы. Спрашиваю: а почему Небогатов сдал остатки русской эскадры под Цусимой? — Выкрест, Россию всю жизнь ненавидел, я хорошо помню его намеки, но особенно его кривоногой и чернявой супруги. — А генерал Куропаткин? — Масон (я тогда не понял, что это такое, но переспрашивать не стал). — Мама, спрашиваю, даже несколько оробев, а вот наш морской министр Григорович, ведь служил с папой в Артуре, папа его выдвигал, я знаю, но почему он всем бунтовщикам, приговоренным к смертной казни, исполнение приговора не утверждает, хотя мне рассказывали, что там такие страшные случаи бывают, что…
Тут мама вскинула голову и пристально взглянула на меня. Я прервал речь.
— Масон, — отчетливо и со значением произнесла мама, — но ты в эти дела не суйся. Отец твой все понимал, но молчал, даже мне не говорил, хотя я догадывалась. Я еще в Бельгии, где воспитывалась при католическом монастыре, узнала кое-что, объяснил мне францисканский монах. Молоденькой девушкой была, глупая вроде, да не очень, как видишь. Учти, отца твоего не адмирал Того погубил, а другие, здешние.
(У меня забилось сердце: те же слова сказал мне когда-то Николай Оттович, но ведь они с мамой даже не знакомы толком!)
— Учти, продолжала мама, — тебя устранить куда легче, чем твоего отца, а ты у меня…
Тут она заплакала очень горько, я принялся утешать ее. Разговор у нас более не возобновлялся.
<…> И вот теперь война. Почему, я не понимаю! Ведь с Германией у нас никаких взаимных противоречий вроде бы нет, ни территориальных, ни хозяйственных. А с нашей «союзницей» Англией у нас всю историю шла распря. А масонская Франция, наш денежный Шейлок? Что за «сердечное согласие» такое, «Антанта»? Что за «друзья» у нас? Не понимаю. Ничего не понимаю. А отца нет.
Заканчиваю. Вечером уходим в море, начнем ставить, как сказано в приказе Генмора, «центральную минную позицию». В Финском заливе набросаем тысячу мин, сделаем «суп с клецками», как шутят матросы. Сбереги нас, Господи!
* * * 2 (15) февраля 1904 года, три часа пополудни. Берлин, Унтер-ден-Линден, посольство императора Японии в Германской империи.Кабинет военного атташе японского посольства Акасахи был обставлен исключительно по-европейски. Более того, в знак уважения к хозяевам — в «готическом» стиле: удлиненные окна, заостренные вверху, камин с массивной решеткой, на стенах — старое оружие, по углам — рыцарские доспехи в полный рост. Конечно, и хозяин кабинета, и большинство его посетителей были достаточно образованны и наблюдательны, чтобы понимать: оружие и доспехи эти не подлинные, «новодел». Но сегодня в Старом и Новом свете такая мода, приходится следовать ей. Возникла даже целая индустрия, изготовлявшая так называемые «каминное оружие».
Впрочем, оба собеседника, сидевшие за просторным столом, по стенам не глядели, куда более важные вопросы занимали их.
Полковник Итиро Акасахи не мог, к своему несчастью, похвалиться древностью и тем более знатностью рода. Его отец во время славной революции Мэйдзи был всего лишь унтер-офицером в войсках будущего императора. После победы он перешел из третьего сословия во второе, став самураем и передав это звание старшему сыну. Увы, для военной карьеры в Японии этого было недостаточно, что очень сердило полковника и о чем он никому не рассказывал, даже младшим братьям, боготворившим его за немыслимые в незнатной семье успехи. Окончив Академию германского Генерального штаба, Акасахи получил от императора звание полковника и назначение на генеральскую должность в посольстве. Но увы, вряд ли ему удастся надеть генеральские аксельбанты: высшее сословие, первое среди трех прочих, было крайне замкнутым и неохотно принимало в свой состав низкородных.
Меж тем именно полковник Акасахи выполнил задание, успех которого может повлиять, а то и изменить ход войны с русским медведем. Ну, посмотрим, к концу войны многое должно проясниться.
А пока он терпеливо слушал Азефа. О боги, на каком ужасном немецком языке он бормочет! И никакой английский смокинг не может прикрыть безобразие, от всей его личности исходящее. Но… его агенты выяснили точно: этот уродец весьма и весьма влиятелен в кругах заговорщиков, намерившихся свергнуть законную власть в России. Нарочно, нарочно высшее начальство поручило ему, худородному выскочке, копаться в этой грязи. Он уже сделал, казалось бы, невозможное, но кому достанутся лавры победы над северным врагом? Только не ему…
— Итак, господин военный атташе, я заканчиваю. Позвольте подвести итоги.
Голос у Азефа был такой же неприятный, как и внешность, — казалось, он не говорил, а шипел, словно змея, шлепал толстенными губами и брызгал слюной. А этот его отвратительный акцент! (Сам-то полковник, усердно изучивший немецкий язык и литературу, говорил на нем свободно и чисто.)
