Евгений Полищук - «Ахтунг! Покрышкин в воздухе!». «Сталинский сокол» № 1
Я с группой солдат пристроился за броневиком, и мы, увлекая остальных, пошли дальше. Много чего там было, сейчас уже не помню. Но главное – мы прорвались к Володарскому и оказались на нашей территории. Потом добрался до Ростова, где я и нашел свой полк.
Саша замолчал и сразу вспомнил Кузьму Селиверстова, однополчанина, с которым он начинал войну в Молдавии, потому что он погиб буквально накануне его возвращения из окружения.
Селиверстов очень переменился с того дня, когда в далекой Фрунзовке похоронил их общего друга Дьяченко, подбитого немцами. Он буквально не находил себе места на земле. А в воздухе стал бросаться на любую группу немецких самолетов и драться с ними со столь неистовой, ошеломляющей, а подчас просто безрассудной яростью, что даже Валентин Фигичев, его ближайший друг и тоже бесстрашный боец, только недоуменно пожимал плечами.
Кузьма уже был Героем Советского Союза, сбил одиннадцать немецких самолетов – по тому времени это был большой счет. Друзья уговаривали его: «Не психуй, побереги себя немного», но он только отмахивался, а если настаивали, едко спрашивал: «А Дьяченко берегся? Ну вот…» – и в очередном бою опять бросался на врага, не задумываясь, прикрывает его кто-нибудь или нет.
В середине октября он вылетел на поиски лейтенанта Ивачева и сержанта Деньгуба, накануне пропавших без вести. Ивачев был опытный пилот. Особый авторитет он завоевал 23 июля 1941 года, когда девятка «Мигов» трижды прорывалась сквозь ураганный огонь зенитных батарей вокруг аэродрома в Бельцах и расстреливала стоявшие на земле немецкие самолеты. После исчезновения комэска Соколова Ивачев возглавил группу, которая блестяще справилась с боевым заданием.
Вместе с сержантом Деньгубом лейтенант должен был произвести разведку и вот – не вернулись оба.
Селиверстов взлетел на стареньком «И-16». Все «Миги» в тот день ремонтировались. Над передним краем он увидел, что две «чайки» отбиваются от «мессершмиттов». Без колебаний Кузьма бросился на помощь своим. Схватка была неравной, «мессеры» были явно сильнее наших. Тем не менее одного из них Кузьма сбил, схватился с тремя остальными, прикрывая отход стареньких «чаек». Но на малой высоте у него заглох мотор – кончилось горючее, и немцы в упор расстреляли пилота.
Похоронили Селиверстова в поселке Султан-Салы.
Саша вспомнил, как было тогда тоскливо и муторно на душе. Из их довоенной компании в живых остались только Фигичев и он. И сейчас, сидя у особиста, он вспомнил то хмурое утро и как он убеждал тогда не давать никакой поблажки, не жалеть, всегда и везде держать себя в железных рукавицах. К чему теперь все это? Может, это пришел его черед?
– Все, что вы рассказали, товарищ капитан, требует тщательной проверки, – откуда-то издалека донесся до него голос лейтенанта и вернул его к действительности.
Саша и в жизни, и по всем анкетам был безупречно чист, тем не менее, его выходом из окружения особист уже интересовался несколько раз, задавая совершенно одинаковые вопросы и записывая ответы на них на листках бумаги.
С каждым ночным вызовом у Саши нарастала неприязнь к этому лощеному, ограниченному человеку.
Он ничуть его не боялся – после того, что он там увидел, пока жив, дал себе зарок не забыть… он же летчик, а там… хуже зайца! Как крыс гоняли… Каждый думал… только бы в щель проскочить. С воздуха вся земля одинакова, раньше только в газетах читал: там немцы деревню сожгли, там старика танками разорвали, там ребенка повесили. А тут… все своими глазами… После Запорожья он стал настоящим солдатом, и теперь уже ничего не боялся; подозрительность и бессмысленное упорство особиста, каждую ночь лишавшего его сна и мучившего нелепыми вопросами, вызывали в нем не без труда сдерживаемое глухое бешенство.
Именно тогда у него на мгновение возникла мысль покончить с собой, но на счастье, при переводе в запасной полк у него забрали пистолет.
Очень быстро, усты дившись своей минутной слабости, а может быть, под влиянием того же Вадима Фадеева, он пришел к выводу, что за свою правоту надо бороться, и бороться конкретным делом. Умирать, так в бою, а не на берегу моря. Жалко, конечно, что нет возможности пойти в бой и там доказать свою правоту.
4
Освобождение от особиста пришло неожиданно, как это часто бывает в жизни. Как-то вечером, едва он появился в общежитии, как к нему бросились поджидавшие его летчики – комиссар Погребной здесь! Его привезли из госпиталя и поместили на квартире.
Михаил Акимович Погребной был человеком старой партийной закваски. Воевал в полку он с первого дня, хорошо разбирался в партийной работе, умело ее проводил. Без него не проходило ни одно полезное начинание, как, впрочем, и устранение различных недостатков. Сам он не летал, но в душах летчиков, их переживаниях разбирался подчас не хуже, чем те, кто летал с ними на боевое задание в паре или в шестерке.
Регулярно встречаясь и беседуя с человеком с глазу на глаз, он подымал боевой дух у тех, кто приуныл или захандрил в сложной обстановке. И еще: после двух-трех партийных собраний, на которых Погребной выступал с докладом и на которые летчики смотрели скептически, – нужны ли они в боевой обстановке? – выяснилось, что они тоже являются важным делом, потому что помогают воевать. Комиссар умел задеть людей за живое, поднять их, возвысить над повседневной суетой.
Иногда летчики ворчали из-за придирчивости Михаила Акимовича: к чему эти постоянные напоминания о строевой дисциплине, требование застегивать гимнастерку на все пуговицы, чтобы люди не забывали отдавать честь друг другу, рапортовать по форме.
Ветераны полка повиновались вначале этим требованиям нехотя, лишь бы избежать неприятных объяснений с начальством. Однако воинская подтянутость, о которой забыли в первые месяцы войны, постепенно стала возвращаться, и Покрышкин, почувствовав, что эта привычка благоприятно сказывается на боевой работе летчиков, сам стал неуклонно ее исполнять. Подчиненные, естественно, последовали примеру своего командира.
Первое время у Саши не складывались отношения с Погребным. Он не любил, когда ему начинали разъяснять вещи, в которых он прекрасно разбирался сам. Но постепенно между ними сложились хорошие отношения, и оба относились друг к другу с большим уважением. Весной 42-го в городке Краснодоне Покрышкин был принят в партию, и партбилет ему вручали Погребной с парторгом Крюковым.
…На следующее утро Саша постучался в дверь квартиры комиссара.
– А-а, Покрышкин, входи, входи, – приветствовал его Погребной. – Хорошо, что зашел. А я вот, видишь, все никак не встану. Скучал по своим, еле вырвался из госпиталя.
